Франваль, изумленный и взволнованный, покрывал дочь поцелуями. Та, поощряемая его преступными ласками, дала выход своему бессердечию и с непростительным бесстыдством осмелилась сказать отцу, что единственное средство отвлечь внимание матери от них двоих — подыскать ей любовника.
Подобная изобретательность порадовала Франваля. Однако несравнимо более жестокий, нежели дочь его, охваченный стремлением исподволь вселить в ее юное сердце неутолимую ненависть к жене своей, он ответил, что такая месть была бы слишком мягкой: имеется немало иных средств сделать несчастной женщину, докучающую собственному мужу.
В подобных разговорах прошло несколько недель. За это время Франваль и его дочь решились все же осуществить свой первый замысел, направленный на унижение добродетельной супруги, не без оснований полагая при этом, что, прежде чем перейти к средствам более низменным, следует все же прибегнуть к первому: подыскать любовника, который не только смог бы подсказать дальнейшие способы воздействия на несчастную женщину, но и в случае успеха заставил бы госпожу де Франваль не столь рьяно искать недостатки у других, ибо стало бы очевидным ее собственное несовершенство. Во исполнение этого замысла Франваль перебрал всех знакомых ему молодых людей и после долгих размышлений остановил свой выбор на Вальмоне, показавшемся ему подходящим для выполнения подобной услуги.
Вальмону было тридцать лет, он был красив, умен, обладал богатым воображением, не имел нравственных предрассудков и, таким образом, вполне соответствовал отводимой ему роли.
Как-то раз Франваль пригласил его на ужин и по окончании, выйдя из-за стола, отвел в сторону.
— Друг мой, — обратился он к нему, — я всегда считал, что в нас много общего; настал момент доказать, что я не ошибся. Я требую от тебя подтверждения твоего ко мне расположения… но подтверждения весьма необычного.
— В чем дело, дорогой мой? Объясни, ты же знаешь, что я всегда готов быть тебе полезным!
— Как ты находишь мою жену?
— Она обольстительна. Если бы ее мужем был не ты, то я давно бы стал ее любовником.
— Подобное соображение весьма трогательно, Вальмон, однако по отношению ко мне подобная щепетильность напрасна.
— О чем ты говоришь?
— Ты, наверное, удивишься… но именно потому, что ты мой друг… именно потому, что я супруг госпожи де Франваль, я требую, чтобы ты стал ее любовником.
— Ты с ума сошел?
— Нет, но прихоть… каприз… Ты знаешь меня давно и должен был бы привыкнуть к моим причудам… Я хочу пробить брешь в этой добродетели и рассчитываю, что именно ты заманишь ее в ловушку.
— Какое безумие!
— Напротив, плод глубоких размышлений.
— Как! Ты хочешь, чтобы я?..
— Да, хочу, требую и перестану считать тебя своим другом, если ты не окажешь мне эту услугу… Я тебе помогу… дам тебе возможности… какие захочешь… и ты их не упустишь. Как только я буду уверен в успехе предприятия, я, если пожелаешь, на коленях буду благодарить тебя за содеянное.
— Франваль, тебе не удастся меня провести: здесь кроется нечто странное… Я не стану ничего делать, пока не узнаю всей правды.
— Разумеется… Однако я не думал, что ты столь робок, напротив, считал тебя способным поддержать игру… Ты же все еще во власти предрассудков… воспоминания о временах рыцарства, держу пари?.. Тогда ты оробеешь, словно дитя, когда я расскажу тебе все, и уже более ничего не сможешь сделать.
— Я оробею?.. Воистину я в растерянности от твоих суждений обо мне: знай же, дорогой, что нет в мире такого порока… ни единого, о чем бы ты ни говорил, упоминание о котором хоть на миг смогло бы смутить меня.
— Вальмон, обращал ли ты когда-нибудь внимание на Эжени?
— Твою дочь?
— Или мою любовницу, если так тебе будет угодно.
— Ах ты нечестивец, теперь я тебя понимаю.
— Наконец-то, впервые в жизни у тебя хватило проницательности.
— О, дьявол! Так ты влюблен?
— Да, друг мой, я как Лот[1]! Я всегда был исполнен высочайшего почтения к священным книгам, всегда считал, что, подражая их героям, я заслужу царствие небесное!..
Любезный друг, безумство Пигмалиона меня более не удивляет… Разве мало в мире подобных слабостей? Разве не с этого приходилось начинать, чтобы населить мир людьми? И то, что ранее не было злом, почему оно должно стать таковым сегодня? Какая нелепость!
Хорошенькая девушка не может быть моей только потому, что я совершил ошибку, произведя ее на свет? Потому, что она похожа на меня, потому, что она одной со мной крови, иначе говоря, потому, что в ней есть все, что делает нашу любовь еще крепче, — и вот на такую девушку меня обязывают взирать хладнокровно? Обстоятельства, кои еще сильнее должны привязать меня к ней, становятся причиной моего от нее удаления?.. Ах, какая бессмыслица… какой вздор!
Оставим же глупцам смехотворные эти препоны, они не могут понять возвышенных устремлений наших душ. В царстве красоты царят священные права любви, там нет места ничтожным предрассудкам рода человеческого. Торжествующая любовь уничтожает суеверия, словно лучи солнца рассеивают утренний туман и с ним последние воспоминания о ночном мраке. Так растопчем же ужасные сии предрассудки, вечные враги счастья! И если когда-либо разум поддавался их соблазнам, то искупительною жертвою становились наслаждения… Так отречемся навеки от ненавистных предрассудков!
— Ты меня убедил, — ответил Вальмон, — я готов согласиться, что из Эжени получилась восхитительная любовница. Отличаясь более броской, нежели мать, красотою, если она и по характеру не похожа на твою жену, то томность ее, проистекающая из душевного склада, не должна препятствовать сладострастию, кое порождает ту пикантность, с помощью которой женщины легко нас покоряют и делают себе подвластными. Если в любовном союзе один уступает, то другой требует; что дозволяет один, радостно предлагает другой, и в этом я почитаю наивысшее очарование любовного союза.
— Однако я предлагаю тебе не Эжени, но мать ее.
— А как ты объяснишь этот свой поступок?
— Моя жена ревнива, она стесняет меня, следит за каждым моим шагом, хочет выдать замуж Эжени. Необходимо столкнуть ее на путь порока, дабы прикрыть собственные свои дела. Тебе надо стать ее любовником… Ты позабавился бы с ней некоторое время… а затем изменил и бросил бы ее… мне лишь надо застать тебя в ее объятиях… Я покарал бы ее или же, под страхом разоблачения, заставил бы ее молчать, чтобы сокрыть наши общие проступки… Но никакой влюбленности, Вальмон, будь бесстрастен, привяжи ее к себе, но не дай восторжествовать над тобой. Если к нашей игре примешается чувство, все пропало.
