И окно очень красивое.
Моя проблема в том, что, чем ближе к завершению пристройка библиотеки, тем отчаяннее я себя чувствую. Даже несмотря на то, что я велела себе не привязываться, я влюбилась в Гриффина. Я живу ради его улыбок, ради его сделок, ради того, как он ко мне прикасается. Я влюбилась по уши, и с каждым днем строительства, когда крыло начинает уже выглядеть как настоящая библиотека, я нервничаю и расстраиваюсь все сильнее. Сегодня, после нескольких недель наблюдения за тем, как стены обшиваются гипсокартонном, его бригада провела электропроводку. Гриффин работал вместе с ними, обливаясь потом (чрезвычайно вкусное зрелище), и в течение дня бросал на меня несколько горячих взглядов, дав мне понять, что подумывает он о всяких шалостях.
И это заставило и меня подумывать о всяких шалостях.
И это заставило меня нервничать по поводу того, что произойдет с нами, когда у нас больше не будет библиотеки для заключения сделок.
В конце дня он медленной, вальяжной походкой подошел ко мне и наклонился.
— Завтра ты получишь те светодиодные лампы, как тебе хотелось.
У меня душа в пятки ушла. После освещения все будет практически готово. Больше не будет Гриффина. Больше не будет никаких сделок за секс. Больше не будет ночей, проведенных свернувшись калачиком на его диванчике с книгой на коленях, а мои ноги на коленях у него, пока он смотрит спортивный канал.
Вот так я и очутилась с ножницами в новом крыле после того, как сорвалась встреча книжного клуба. Я вошла и нещадно саботировала электропроводку, уничтожив ее, срезая провода, которые аккуратными связками свисали вдоль стен. Кажется, я немного разревелась. Совсем чуть-чуть.
Когда все было закончено, электропроводка была уничтожена, а я почувствовала… невыносимую пустоту. Я испортила тяжелую работу, и все потому, что я трусиха. Все потому, что боюсь, что у меня не будет ничего, чем удержать Гриффина, если у меня не будет для него работы.
Я чувствую себя самой большой негодяйкой на Земле. Я должна извиниться. Возможно, я только что разрушила что-то вроде дружбы — или даже большее, — что было между нами, ножницами и с трясущимися от страха животом.
Я должна в этом признаться.
Вот я и здесь, заявилась со своей сумкой и с муками совести в надежде, что он не возненавидит меня. Что мне просто придется поторговаться еще чуть-чуть, чтобы он меня простил. Это я могу. Минеты? Я облизываю губы. Пожалуйста. Анальный? Я… в этом не уверена. Но если это наладит наши отношения? Я только за. Что бы он ни захотел, он это получит.
— Грифф? — кричу я, но его дом пуст. Дома никого нет. У двери, заметив возле ботинок пару сброшенных штанов и рубашку, я безучастно поднимаю их и складываю. Когда под рубашкой я обнаруживаю его ключи, я замираю. Он голый, и он дома. Где-то здесь. Это означает, что он, скорее всего, перекинулся.
Я кладу его сложенную одежду на стол и выхожу на заднее крыльцо. Этим вечером дует приятный ветерок, а вечерний воздух наполнен свежестью. Здесь много комаров, так что я не могу оставаться снаружи долго, дабы меня не съели заживо, однако я все равно сажусь на верхнюю ступеньку и жду. Я чувствую, это важно.
Проходит несколько минут, и, обняв колени, я сквозь рабочие брюки чешу голени. Никаких признаков ни голого Гриффин,… ни медведя.
— Грифф? — громко кричу я. — Ты здесь?
Снова тишина. Ну разумеется, тишина. Понятия не имею, чуткий ли у медведей слух или просто самые удивительные языки. Мои щеки начинают пылать при этой мысли.
Нечто с грохотом пробивается через лес за его домом, и, судя по звукам, оно огромное. Я встаю на ноги, немного с опаской. Если это самый настоящий медведь, а не он, у меня могут быть проблемы.
Ну, и, само собой, мгновение спустя к дому неторопливо приближается огромное, покрытое мехом существо. Медведь — один из самых крупных, которых я когда-либо видела. Я хватаюсь за перила крыльца, как будто они меня защитят.
— Если это ты, Грифф, можешь остановиться?
Медведь, остановившись, садится на задницу, после чего машет мне лапой, и мне уже приходилось видеть, как это делают медведи в зоопарке.
— Забавно. — Я делаю шаг вперед и снова останавливаюсь. — Это ведь ты, да?
Приложив лапу к морде, он изображает, что посылает мне воздушный поцелуй.
О да.
— Можно… прикоснуться к тебе? В этом виде?
Это первый раз, когда вижу его в виде медведя, и я очарована.
Он ложится на траву, вероятно, чтобы попытаться выставить себя менее грозным, и я делаю еще несколько шагов вперед. Я иду по-прежнему медленно и с большой осторожностью, потому что это ведь медведь. Но когда он не шевелится, я становлюсь смелее и протягиваю руку к его уху.
Я провожу рукой по бархатистому мягкому меху, и из горла медведя вырывается стон. Из меня вырывается смешок, и я, просто очарованная им, опускаюсь на колени рядом с ним. Я зарываюсь руками в густую шкуру на его шее. Мех там жесткий, а вот на бровях мягкий. Исследуя его, я провожу пальцами по его голове и телу. Это мой первый опыт общения с таким большим опасным животным. Пожалуй, это просто бонус девушки медведя-оборотня.
И тогда я замираю, потому что… я не его девушка. Мы просто торгуемся за секс. Я человек, а медведи-оборотни не воспринимают людей иначе, чем просто перепихоном по-быстрому.
Эта мысль причиняет мне боль, и я поднимаюсь на ноги.
— Спасибо, — бормочу я и направляюсь в дом. Мне нужно забрать сумку с ночными принадлежностями и валить отсюда. Приезжать сюда было ошибкой. Меня переполняют боль и отчаяние, и я мчусь через гостиную, разыскивая свою сумку. Она в углу, куда я его уронила, и, схватив ее, я направляюсь к задней двери. Я просто уйду, а завтра, когда у меня проясниться, я скажу Гриффину, что между нами все кончено, и больше нет необходимости торговаться.
Но прежде чем я успеваю сделать первый шаг, Гриффин уже там, вспотевший и голый, в своем человеческом обличье. К его телу прилипли клочки травы, а член полутвердый — должно быть, от моих прикосновений.
— И куда, по-твоему, ты направляешься? — выражение его лица игривое, сексуальное.
Мне больно это видеть. Я сжимаю челюсти, преисполнена решимости не сломаться, но это так тяжело.
— Я… собираюсь домой. Это было ошибкой. Все это.
Его лицо ужесточилось, и вместо того, чтобы отойти в сторону, он двигается вперед и хватает меня за руки. Он разворачивает меня и толкает обратно к дому.
— А вот сейчас требуются кое-какие объяснения. Заходи.
— Мне и в самом деле пора…
— Ты же только что приехала. Очевидно, что ты приехала увидеться со мной — или поторговаться — и тебе не стоит быть такой разочарованной. — Судя по голосу, он в гневе.
— Гриффин, — говорю я, вырываясь из его хватки. — Я больше не могу этим заниматься.
Я не могу смотреть ему в лицо, потому что, если я это сделаю, я заплачу или сделаю что-нибудь другое совсем бесхарактерное.
— Заниматься чем, Алекс? — его голос тихий, и мне кажется, будто он ласкает мою кожу.
— Торговаться за сделки? Использовать тебя для получения больше материалов для библиотеки. Я больше не могу играть в эти игры. — Я скрещиваю руки на груди, уперев взгляд в свои туфли. — Неправильно использовать тебя таким образом. Я не могу продолжать этим заниматься. Может я и человек, но у меня есть чувства, и мне уже трудно остановиться и как следует подумать, что все это не настоящее.
Он замирает, и я чувствую напряжение в его крупном обнаженном теле.
— Для тебя что, все это не настоящее?
Я облизываю пересохшие губы и сопротивляюсь призыву расплакаться.
— Это не так, Гриффин. Для меня это слишком похоже на правду. Я знаю, что я человек, и знаю, что то, чего я хочу, не важно…
Схватив меня за руки, он прижимает меня к своей обнаженной груди. Это внезапное движение вынуждает меня посмотреть вверх, и я вижу, что выражение его лица крайне яростное.
— Не смей так говорить!
— Говорить чего? — спрашиваю я в искреннем замешательстве.
