Я успеваю съесть только одно ребрышко, а Спун уже подчистил все остальное, так что я просто зверски голодна. Тогда я начинаю облизывать его пальцы, покрытые жиром и соком, один за одним, заглядывая ему в лицо. При этом Спуну жутко хочется оттрахать меня, это очевидно. Такое уж у него выражение на лице. Ну, что теперь, Спун?…
Такие вот ужины были самой большой роскошью, какую мы могли себе позволить.
— Так что мне теперь делать с мясом?… — спросила я со слезами на глазах. — Придется наверное, выбросить, да? Жалко…
Я села на пол и заплакала. Я рыдала в голос.
— Мне так хотелось мяса… — выдавила я.
Заходясь рыданиями, я стала припоминать все те блюда негритянской кухни, что мне довелось есть вместе со Спуном. Ужасно вредные, но такие восхитительно вкусные. Копченые свиные ножки, тушенные с белой фасолью… Мясо так разварилось, что само отделяется от костей, и когда глодаешь эти косточки, самое восхитительное — это желеобразные мозговые комочки внутри… Острая похлебка из стручков окры… Спун обожал соус «Табаско». Обильно политое соусом темное мясо жареного цыпленка. Восхитительная тушеная свиная требуха…
Я лакомилась этой совершенно невозможной для японского организма пищей вместе со Спуном. Мне казалось, что эта пища является частью него, и таким образом я вкушаю его плоть. Это приводило меня в неописуемый восторг…
…Полное безумие — вспоминать о подобных вещах в такой момент! Я сказала об этом Спуну. Он только посмотрел на меня и не сказал ни слова. Глаза у него были печальные-печальные, но на лице блуждала слабая улыбка.
— Спун, а ты сегодня еще не говорил мне это!
— Что — «это»?
— Ну-у, слово из четырех букв…
— Хм. Действительно.
— На тебя не похоже.
Он молчал.
— Ну, скажи же!
— FUCK.
— Сделай!..
Спун коснулся моей щеки ладонью. Я погладила его руку. Какая большая рука. Если он разведет пальцы, ладонь совсем закроет мое лицо. На ладони четко прорезаны только три линии. Обманчиво простая рука: это лишь видимость. Я-то знаю, какой она может быть деликатной и нежной, как умеет ласкать потаенные уголки моего тела.
— Уже нельзя? Мы больше не можем любить друг друга?…
Я сморгнула слезы, застилавшие мне глаза. Они капнули на ладонь Спуна и покатились куда-то дальше.
— Вот мы все толковали про любовь. А на самом деле это было обычное вожделение. И только.
Я невольно взглянула Спуну в лицо. Я была страшно удивлена, услыхав из его уст такое «ученое» слово.
Меня просто всю затрясло. Боже, как я хочу узнать этого человека! В моей душе разгоралось острое желание знать про него все.
— Не осталось времени! У нас нет времени! — закричала я.
— Тише-тише. Успокойся, бэби, — Спун стал медленно поглаживать меня от затылка, «против шерсти», пытаясь успокоить. Его пальцы постукивали по моей голове, словно клавиши механического пианино. Он знал, что от этого я начинаю жмуриться, как кошка. Я испытала смутную ненависть неизвестно к кому и к чему: откуда взялись эти люди, пытающиеся отнять у нас наш маленький рай? И почему? Я не знала. И это было хуже всего.
— Я не смогу любить тебя, если тебя здесь не будет!.. Я привыкла купаться в твоей любви, Спун…
— Я сказал, что тебе не идет…
— Ты о чем? — изумилась я.
— Ну, про помаду… Она просто шикарная! С ней ты похожа на настоящую леди.
Этот первый в жизни комплимент, который я услышала от Спуна, был такой неуклюжей лестью, что я надулась.
— То-то ты прошелся насчет Хэллоуина!.. На шлюху похожа…
— Моя госпожа может быть моей шлюхой!
Спун поцеловал меня в губы. Я впервые ощутила тепло в его словах.
Поцеловав меня раз, Спун уже не мог остановиться. Он осыпал мое лицо поцелуями. Это было как наводнение, сметающее плотину. Не в силах даже дышать, я безвольно обмякла в объятиях Спуна. Лучше бы он повалил меня на пол и бестолково оттрахал, и я впала бы в беспамятство. Но он этого не сделал. Он крепко стиснул меня и закрыл глаза. Его руки обвились вокруг моей талии, словно лианы, не отпуская. Даже теперь от его тела исходил крепкий аромат одеколона, доводивший меня до безумия. Это был одеколон «Брут». В самом деле, в нем было что-то брутальное, звериное. И сам Спун был диким зверем, обитающим в моем теле…
Но сейчас он уйдет. Вот сейчас. Сейчас… Мой разум отказывался принять это. Кто-то без моего разрешения выкручивал плотно загнанный винт из моего сердца.
— DON'T. HE НАДО.
— Что — НЕ НАДО?
В моем мозгу всплыла смутно знакомая формула.
2sweet + 2be = 4gotten
Too sweet to be forgotten[8]
— Спун, это слишком сладко, чтобы забыть…
— У меня нелады с арифметикой. Естественно, я это знала. Но Спун сам написал эту формулу на моем сердце, как на малюсенькой грифельной доске. Может, то была просто шалость проказливого ребенка?…
Я глубоко вздохнула. Как по команде, Спун выпустил меня из объятий. И тут я вдруг поняла, что все кончено. Я, не отрываясь, смотрела на Спуна. На его лице было привычное выражение избалованного мальчишки, с капризно оттопыренной нижней губой. Но он плакал — все с тем же выражением на лице. Встретившись со мной взглядом, он безмолвно спросил: «Что со мной?» Меня охватило материнское чувство. «Бедный мальчик», — пробормотала я и коснулась рукой мокрой щеки Спуна.
— У тебя это здорово получается! — Мне кажется, что в тот момент я смогла засмеяться совершенно естественно. Спун сконфуженно улыбнулся, потупился, потом снова поднял глаза и расхохотался. Его взгляд говорил: «Я все про тебя знаю».
Он решительно поднялся — и тут что-то с глухим стуком упало за кровать. Обернувшись, он долго смотрел на меня, а потом медленно зажмурил один глаз. Я вдруг вспомнила тот вечер, когда впервые увидела Спуна. В мою память отчетливо врезалось воспоминание о тех торопливых любовных ласках. Он подмигнул — и в этот момент я почувствовала, как во мне начинает таять капсула памяти, просачиваясь в сердце. Такая знакомая гримаса, искажающая пол-лица… Это было началом горячки.
Когда Спун подмигнул мне, занавес упал. Стараясь обуздать рвущиеся наружу чувства, я сказала:
— Даже сейчас у тебя такое выражение, будто ты собираешься оттрахать меня.
Он показал пальцем сначала на себя, потом медленно — на меня, потом дважды кивнул.
— Спун, я тоже! Я тоже! — хотела крикнуть я, но не смогла издать ни звука.
И тогда Спун вышел из комнаты. Он ушел из моего дома, и полицейские держали его за руки. Он оставил меня, а я по сути так ничего и не успела узнать. Ничего конкретного. Я налила в стакан джину и посмотрела в зеркало. Мое лицо было перемазано помадой.
