И только после этого я дал то, чего ты так долго все это время ждала. Вогнал в тебя стоящий колом член и снова до упора, придавив всем своим телом к тахте и сковав в неразрывной клетке своих руку, так, что ты и пошевелиться больше не смогла бы без моего на то желания, как и сбежать, и от моего взгляда тоже. Я и вошел им в твои обезумевшие глазки, как до этого членом в твою вагину, жестко, беспощадно и на всю головокружительную глубину, действительно достав до самого сердца. И, естественно, ты ни хрена не сумела сделать что-то в супротив. Лишь немощно заскулить и попытаться выгнуться подо мной, чтобы еще глубже вобрать в себя трахающий тебя пенис. Но опять же почти оставшись ни с чем и, в конечном счете, прекратив любые интуитивные порывы что-то сделать самой.
Нет, дорогая. В этот раз все тоже будет по моему. Каждый выверенный толчок, удар, сумасшедшее погружение, вдогонку нашим сорвавшимся в бешеную аритмию сердцам. Пока мы снова не сольемся в одно целое, кожей, нервами, оголенными эмоциями и обоюдным безумием. Пока твоим новым струйным оргазмом не приложит меня где-то между этим миром и тем, после чего я не заставлю тебя сойти с ума окончательно, излившись прямо в тебя, в такт твоей затяжной эйфории, ставшей и моей… ставшей нашей… единой… целой… одной на двоих…
ГЛАВА двадцать третья
Не знаю, хотела ли я просыпаться, но, похоже, меня на то вынудили и, как я вскоре выясню, не специально. Странно уже только то, что я вообще это почувствовала, при чем именно во сне (или сквозь сон), как на меня кто-то очень пристально смотрит. Долго, неотрывно, может даже касаясь моего спящего лица или всего тела (души?), скользя по моей коже невесомым парханием кончиков пальцев. Может я как раз и проснулась от их ненавязчивой ласки, хотя и почувствовала на тот момент, что это был все-таки взгляд — пристальный и глубокий, изучающий и зачаровывающий. И я не ошиблась, когда едва не через силу приоткрыла веки и увидела перед собой его лицо.
Удивительно, что я не дернулась в этот момент и не отпрянула в интуитивном порыве чисто из чувства самосохранения. Наверное, продолжала воспринимать все это, как за часть своего последнего сна. Своего главного врага — шантажиста и беспощадного палача, ставшего вдруг и в одно мгновение чем-то несоизмеримо большим. Тем, чему нет никакого подходящего определения, поскольку сейчас я могу только что-то чувствовать и воспринимать лишь через эмоциональные ассоциации, ибо мой разум (да и тело тоже) все еще находится где-то между этой реальностью, окутывающим эфиром пережитого сна и чем-то совершенно новым. Новым измерением? Или новым миром? Или новой собой?..
Кажется, я начинаю путаться, потому что он уж очень быстро вторгается на мою личную территорию, подобно бешеному торнадо, умудрившись и до этого пробраться в мой сон, а теперь и вовсе вломившись в мою реальность, чтобы разнести ее ко всем чертям на мелкие щепки, вытеснив оттуда собой всех и вся и даже часть меня самой. При чем я чувствую себя настолько беспомощной и никчемной, не способной хотя бы просто из надменного упрямства закрыть глаза, отвернуться и сделать вид, что сплю (или собираюсь заснуть). Банально не могу. Так и продолжаю лежать в неподвижной позе эмбриона глядя в лицо собственного убийцы. И это отнюдь не метафора. Потому что так оно и есть. Этой ночью этот человек что-то со мной сделал. Что-то, после чего не возвращаются к прежней жизни, к той, кем я была когда-то до этого. Потому что это не я сейчас лежу в его постели, и не я жду его очередного приговора своему ближайшему будущему.
Но почему я тогда не испытываю обезумевшего ужаса? Не дергаюсь и не думаю о ближайшем отсюда побеге? И что вообще со мной не так? Откуда это странное, то ли щемящее, то ли, наоборот, всепоглощающее чувство восхитительного блаженства, где-то под самым сердцем у солнечного сплетения? Еще и после того, как я переспала (хотя это далеко не то определение) с единственным сыном своего клиента.
Да я просто обязана сейчас, спотыкаясь, бегать по квартире в поисках своей одежды, торопливо натягивать ее на себя, чтобы наконец-то рвануть отсюда как можно подальше и не оглядываясь. А вместо этого… Вместо этого, лежу, как зачарованная собственным растлителем безмозглая дурочка, не в силах отвести взгляда от его красивого, будто лепного лица и пронимающих до глубины взволнованного сердечка глаз. Еще и эти чертовы ночные сумерки, окутывающие со всех сторон своим мистическим облаком чего-то необъяснимо ирреального и даже потустороннего, скрадывающего у окружающих вещей их привычное восприятие. И у моего нового любовника тоже, придавая его внешности совершенно неожиданные, в чем-то даже пугающие черты какого-то другого и до селя мне неизвестного человека (и человека ли?).
Нового любовника?.. Какое-то странное и абсолютно не подходящее для него определение. Любовник — это что-то конкретное, не на одну ночь и не на пару трахов. А тут… Чем больше я думаю о нем и о том, что с нами произошло, тем глубже в этом вязну, запутываясь еще больше и не в силах разобраться ни в своих ощущениях-чувствах, ни в том, что между нами было. Да и что это было-то, если так подумать? Какое-то чистейшее безумие, которое я перестала контролировать и воспринимать со здравых позиций, как только меня припечатали к окну гостиной и (прости, господи) отодрали, как не знаю кого? Мне и сейчас с большим трудом верилось, что это было все по-настоящему, а не привидевшийся мне только что сон. Такое в принципе невозможно, по крайней мере, не со мной и не в моей жизни.
Тогда почему я сейчас лежу абсолютно голая в постели с абсолютно голым Киром Стрельниковым в его спальне, его холостяцкой квартиры? И если сейчас попытаюсь пошевелиться, то мне обязательно выйдет это боком, тем самым физическим напоминанием о недавних с ним безумствах. Мне уже и сейчас начинает казаться, будто мое тело и, само собой, кожа тоже вырываются вслед за сознанием из анестезирующего кокона недавнего сна. Легкое онемение постепенно сменяется тягучей, слегка шокирующей и только сладко ноющей болью. Вернее, даже не болью, а ее облегченной версией и, на удивление, очень даже приятной, еще и в чем-то возбуждающей. И стоит мне лишь на пару мгновений заглянуть в собственную память, чтобы выловить оттуда всего несколько фрагментов из пережитых совсем недавно событий, как все… Меня тут же накрывает, впиваясь в кожу воспаляющими искрами эрогенного тока и бьет остервенелыми разрядами острых спазмов по истерзанной языком и членом Кира киске, как снаружи, так и изнутри. Скорее, моя моментально проснувшаяся, совершенно ничем не унимаемая похоть и является прямым доказательством всему тому, что он со мной вытворял, и из-за чего теперь мое собственное тело выкидывало подобные финты, одновременно и пугая, и требуя добавки в не меньшем размере.
И после такого, скажете, я не звезданутая и не отбитая на всю голову идиотка? Я даже боюсь впустить в свои мысли что-то или кого-то другого. Я теперь вообще боюсь думать хоть о чем-либо еще. Мне хватает и того шока, что продолжал с прежней настойчивостью наползать своей парализующей сетью на мой контуженный рассудок и почти агонизирующее тело. Но даже он был не в состоянии перебить более мощное и всесминающее ощущение близости того, кто лежал передо мной в расслабленной позе темного демона-созерцателя и не сводил с меня не менее осязаемого взгляда… Нет, не наблюдателя. Он явно за мной не наблюдал. Скорее, проводил надо мной какое-то известное лишь ему таинство, само собой, только колдовское.
— Почему ты не спишь? — вроде бы вполне естественный для таких случаев вопрос, но он срывается с моего языка слишком спонтанно, непроизвольно и сам по себе. Это совершенно не то, что мне хотелось спросить на самом деле, не после того безумия, которому меня здесь подвергли, и благодаря чему я так отсюда и не сбежала. Или он поэтому и не спит? Сторожит, чтобы я этого не сделала — не сбежала?
— Не привык с кем-то засыпать в своей постели на абсолютно трезвую голову. Это, как оказалось, не так уж и просто…
