Я свернулась клубочком на кровати, наблюдая за представлением.
— Хорошая штука, знаешь ли, — фыркаю я.
— О, я не знаю. — Он выскальзывает из своих джинсов.
— Они заполнили твои провалы из детства?
— Некоторые. Я жил у Коллиеров два месяца, пока мама с папой оформляли бумаги. Их уже проверяли для усыновления в связи с Элиотом, но было положено ждать по закону, чтобы выяснить, были ли у меня живые родственники, которые хотели бы меня забрать.
— Что ты думаешь по этому поводу? — шепчу я.
Он хмурится.
— По поводу того, что у меня не оказалось живых родственников? К черту. Если они были похожи на шлюху-наркоманку… — он с отвращением качает головой.
О, Кристиан! Ты был ребенком и любил свою маму.
Он натягивает свою пижаму, забирается в кровать, и мягко тянет меня в свои руки.
— Я постепенно вспоминаю. Я помню еду. Миссис Коллиер умела готовить. И, наконец, мы знаем, почему тот ублюдок, так помешан на моей семье. — Свободной рукой он проводит по волосам. — Черт! — неожиданно вскрикивает он, поворачиваясь ко мне в изумлении.
— Что?
— Сейчас это обрело смысл! — Его глаза полны признания.
— Что?
— Птенец. Миссис Коллиер раньше называла меня Птенцом.
Я хмурюсь.
— Это имеет смысл?
— Обрати внимание, — говорит он, глядя на меня. — этот ублюдок оставил требование о выкупе. Он написал что-то вроде: «Ты знаешь, кто я? Потому что я знаю, кто ты, ПТЕНЕЦ».
Это по-прежнему не имеет никакого смысла для меня.
— Это из детской книги. Боже. Она была у Коллиеров. Она назвалась… «Ты моя мама?» Дерьмо. — Его глаза расширяются. — Я любил эту книгу.
О… Я знаю эту книгу. Мое сердце сжалось — Пятьдесят!
— Миссис Коллиер читала мне ее.
Я не нахожу, что сказать ему.
— Боже. Он знал… Тот ублюдок знал.
— Ты расскажешь полиции?
— Да. Расскажу. Только Господь знает, что Кларк сделает с этой информацией. — Кристиан качает головой, будто пытаясь выкинуть мысли из головы. — В любом случае спасибо тебе за этот вечер.
О, меняем направление!
— За что?
— Ты приготовила ужин для моей семьи, за один момент.
— Не благодари меня, благодари Мию и миссис Джонс. Она держит кладовую хорошо снабженной.
Он качает головой как будто с раздражением. Из-за меня? Почему?
— Как ты себя чувствуешь, миссис Грей?
— Хорошо. Ты как?
— Все хорошо. — Он хмурится… не понимая моего беспокойства.
О-о, в таком случае… Я ползу пальцами вниз по его животу, по «счастливому-следу» на коже от пупка и вниз.
Он смеется и берет мою руку.
— О, нет. Не доводи до какой-либо идеи.
Я дуюсь, и он вздыхает.
— Ана, Ана, Ана, что же мне делать с тобой? — Он целует мои волосы.
— У меня есть несколько идей. — Я корчусь около него и содрогаюсь, когда боль пронзает мою верхнюю часть тела, от моих оскорбленных ребер.
— О детка ты пережила достаточно, к тому же, у меня есть «сказка на ночь» для тебя.
О?
— Хочешь послушать… — Он затаил дыхание, закрыл глаза и сглотнул.
По всему телу побежали мурашки. Черт.
Он мягко начинает рассказывать.
— Представь себе такую картину: подросток ищет способ достать дополнительные деньги, чтобы удовлетворить свое пристрастие к алкоголю. — Он поворачивается на бок и мы лежим лицом к друг другу, он смотрит мне в глаза. — Так что я подрабатывал у Линкольнов, убирая мусор и обломки из-за перестройки их дома…
Твою мать!.. Он действительно рассказывает.
Я еле дышу. Хочу ли я это слышать? Кристиан закрывает глаза и сглатывает. И когда он снова их открывает, они яркие, но робкие, полные беспокоящих воспоминаний.
— Это было в жаркий летний день, я усиленно работал. — Фыркнул он и внезапно радостно встряхнул головой, — Работа была изнурительной, убирать весь этот щебень. Я был один, и в какой-то момент Эл… миссис Линкольн появилась, вдруг, из ниоткуда и принесла мне лимонад. Мы поболтали немного, я ей сделал какой-то сомнительный комплимент… и она отвесила мне пощечину. Очень сильную пощечину. — Он неосознанно поднес руку к лицу и потер щеку, его глаза затуманились воспоминаниями. Вот черт!
— Но потом она поцеловала меня. Затем ударила снова. — Он заморгал, будто спустя столько времени, все еще не понимая этот поступок.
— Меня никогда еще так не целовали и не били.
О. Она напала на ребенка.
— Ты хочешь это слушать? — спросил Кристиан.
Да… Нет…
— Только если ты хочешь рассказать. — Мой голос слаб, будто я лгу ему в лицо, а голова кружится.
— Я пытаюсь описать ситуацию.
Я киваю, надеясь его приободрить. Но мне кажется, я похожа на статую, замороженную и с широко раскрытыми от шока глазами.
Он хмурится, пытаясь понять мою реакцию. Потом поворачивается на спину и обращает глаза в потолок.
— Ну, естественно, я был ошарашен и зол, и ужасно возбужден. Сама посуди; сексуальная взрослая женщина, вдруг, так себя с тобой ведет. — Он трясет головой, будто до сих пор не может в это поверить.
Сексуальная? Меня сейчас стошнит.
— Она ушла обратно в дом, а я остался во дворе. Она вела себя так, будто ничего не случилось. Я выглядел полным идиотом. Так что я вернулся к работе; загружал щебень в контейнер. Когда я уходил тем вечером, она попросила меня вернуться на следующий день. Она не упоминала о том, что случилось. И на следующий день я вернулся… Я не мог дождаться, чтобы снова ее увидеть, — он шепчет, будто на исповеди… но на самом деле так и есть. — Она не касалась меня, когда целовала, — прошептал он, повернув голову, и взглянул на меня. — Ты должна понять… моя жизнь была адом. Я был типичным трудным пятнадцатилетним подростком: высоченный, гормоны бушуют. Девочки в школе… — Он прерывается, но я понимаю картину: испуганный, одинокий, но привлекательный подросток.
Мое сердце сжимается.
— Я был зол, чертовски зол на всех: на себя, своих товарищей. У меня не было друзей. Мой психиатр на тот момент был настоящим кретином. Ребята обходились со мной плохо. Они меня не понимали. — Он переводит взгляд на потолок и запускает руку себе в волосы.
Мне тоже хочется, но я сдерживаюсь.
— Я никого к себе не подпускал. Я не мог. Я не мог выносить никого рядом с собой. Я дрался… о да, я дрался. Я попал в несколько ужасных передряг. Меня выгнали из нескольких школ. Но это был способ выпустить пар. Выносить какой-то физический контакт. — Он снова останавливается. — Ну, ты понимаешь. И вот, когда она меня поцеловала, она только дотронулась до лица, она меня не касалась.
