Все мое тело напрягается, но я не выпускаю эти разрушительные мысли наружу. Вместо этого я одариваю ее насмешливой улыбкой.
— Кто-то завидует.
— Что, черт возьми, ты только что сказала?
— Я же сказала тебе, Вероника. Устрани свою проблему со слухом, тогда ты, возможно, захочешь исправить свою личность, пока ты этим занимаешься.
Она поднимает руку и сильно бьет меня по лицу, заставляя пошатнуться на стуле. Жжение обжигает, когда вздохи эхом разносятся по классу. Я так потрясена, что моя рука взлетает к щеке, ощупывая разгоряченную кожу.
Я всегда была жертвой шалостей в школе, хуже всего было то, что на меня вылили ведро краски, но никто, ни один чертов человек никогда не прикасался ко мне. Насилие это последнее, с чем можно мириться в такой элитной школе, как КЭШ.
Ксандер подходит к нам, но прежде, чем он подходит ближе и встает на сторону своей Барби, я бью ее по лицу. Это не пощечина или выдергивание волос — я прямо вгоняю свой кулак ей в нос.
Я даже не останавливаюсь, чтобы подумать об этом.
Инстинкт. Должно быть, так оно и есть. Немного импульсивный, очень раскрепощающий.
Я ощущаю треск еще до того, как слышу его. От Вероники, а не от меня. Ее лицо искажается, и она кричит, когда кровь стекает по ее носу и по накрашенным фиолетовым губам, испачканным поцелуем Ксандера.
При виде ее крови я замираю на месте. Моя рука остается неподвижной, все еще сжатой в кулак, словно ее нельзя ни пошевелить, ни согнуть.
Кровь.
Красная.
Грязная.
Ох, черт. Кажется, я сейчас упаду в обморок.
Образ моей собственной крови, медленно, но, верно, нападает на меня. Это не прекратится. Это не исчезнет.
Оно здесь. Сейчас все закончится.
Может, мама найдет меня. Может, Мари.
Пожалуйста, не позволяйте Киру увидеть меня в таком состоянии.
Не заставляйте его помнить меня призраком самой себя.
— Кимми. — голос вырывается из моего поля зрения, и я тяжело дышу, будто выхожу из волны.
Ронан хватает меня за плечи и трясет, когда моя рука держится за покрытое шрамами запястье.
Этого не произошло.
Этого ведь не произошло, верно? Я не истекаю кровью.
О, Боже. Что со мной не так?
— Ты в порядке? — Ронан снова мягко трясет меня. — Я уведу тебя отсюда.
Я ничего не говорю, пока он выводит меня. Я слабо слышу шепот, окружающий нас, их много. Они рассыпаются и превращаются в гигантский туман, который постепенно наползает, похищая мою душу.
Пронзительный голос Вероники врезается в меня сзади, как лезвие ножа. Я смотрю на нее в ответ, на кровь, стекающую по ее лицу и пропитывающую подол рубашки. Она борется с Коулом, который без усилий останавливает ее.
Ксандер стоит рядом с ними, не обращая внимания ни на нее, ни на ее истеричное состояние. Все его внимание приковано ко мне, когда Ронан обнимает меня за плечи и уводит прочь.
Пока мир сосредотачивается на Веронике и моем медленном отступлении, он концентрируется на руке, сжимающей мое покрытое шрамами запястье.
Зуд давит меня отпустить, но я не могу. Если я это сделаю, польётся кровь.
Я истеку кровью.
Ксандер смотрит на мою руку, а затем на мое лицо, будто он точно знает, о чем я думаю.
Когда я заворачиваю за угол, он шепчет без слов:
— Я вижу тебя.
Никогда в жизни я не была так напугана.
Глава 8
Кимберли
В тот момент, когда мы с мамой входим в наш дом, я останавливаюсь у входа, ожидая неизбежного.
Из-за ссоры с Вероникой директору пришлось позвонить нашим попечителям. Обычно папа заботится обо всем, что связано со школой, но так как его нет, мама была вынуждена выйти из своей любимой студии ради меня. Могу сказать, что она была раздражена, так как огрызалась на директора и родителей Вероники, говоря им обуздать свою нездоровую дочь. Видеокамеры показали, что она первой дала мне пощечину. По словам мамы, мой удар был реакцией.
Хотя, я не была в восторге от того, что она заступилась за меня. Мама никогда не бывает на моей стороне. Она на стороне прессы и ее имиджа. Если бы стало известно, что у великой Джанин Рид буйная дочь, это испортило бы ее предстоящую выставку.
Вот почему она выложилась по полной в кабинете директора и даже предложила билеты на свое эксклюзивное предварительное шоу, которое стоит десятки тысяч. Форма пожертвования, сказала она.
Затем она поговорила со своим агентом по дороге домой, бросая на меня сердитый взгляд каждый раз, когда я неправильно дышала.
Теперь, когда мы совсем одни, она скажет, чтобы я не портила ее имя, что она не потратила годы, работая в своей студии, чтобы такая соплячка, как я, испортила ее первую выставку за два года. Она находилась в упадке и, наконец, вновь обрела свою музу.
Краткий факт о моей маме — она скорее убьет меня, Кира и весь мир, пока у нее есть ее драгоценная муза.
Стоя у входа, я ожидаю натиска ее слов, втайне радуясь, что Кир ночует у своего друга Генри и не станет свидетелем этой уродливой сцены.
Мама вздыхает и качает головой, заставляя идеальные пряди двигаться элегантным образом.
— Почему ты должна быть разочарованием, Кимберли?
И с этими словами она отступает наверх, не обращая внимания на кровавый след, который она оставила позади.
Словно она ударила меня острым ножом и уносит с собой орудие преступления, позволяя крови капать с него при каждом ее шаге.
Но эта кровь другая. Это тот тип крови, который ты никогда не сможешь ни смыть, ни сшить плоть вместе.
Мой подбородок дрожит, но я глубоко вдыхаю и медленно направляюсь в свою комнату.
— Что бы ты хотела на ужин? — спрашивает меня Мари по дороге наверх.
— Ничего. — мой голос мертв, когда я прохожу мимо нее. — Абсолютно ничего.
Как только я оказываюсь в своей комнате, я запираюсь и сворачиваюсь калачиком в постели, закутываясь в одеяло, пока мое собственное дыхание почти не душит меня.
Здесь темно, почти безмятежно.
Туман не сможет проникнуть. Этого не может произойти. Если это произойдет после слов мамы, я не знаю, что делать.
Кира здесь нет, и он не сможет остановить меня.
Может, мне стоит съездить за ним? Я могу забрать его из дома Генри или, по крайней мере, увидеть его щенячьи глаза и обнять, чтобы зарядиться энергией.
Без тепла, которое он излучает, я остаюсь в холодном, пустынном пространстве, созданном мной.
Завитки тумана просачиваются под одеяло и обнимают меня. Я крепче сжимаю броню, нуждаясь в камуфляже, который она обеспечивает.
Нет, нет, нет..
Это не должно проходить под прикрытием. Это должно держаться подальше, черт возьми.
Мой шрам на запястье покалывает, и нос тоже. Возникает непреодолимое желание заплакать, но я не могу. Слезы не прольются, даже если я их выпущу. В отличие от распространенного мнения, нет никакого облегчения в слезах.
По крайней мере, не для меня.
Всякий раз, когда я плачу, туман быстрее заползает мне под кожу, и следующее, что я помню, это то, что он вторгается в мой мозг и занимает мысли. Это превращается из потребности в импульс, и без такого сильного присутствия, как Кир, который может остановить меня, я просто поддаюсь этому и отпускаю.
Полностью.
Я бы сидела в ванне и сделала бы шаг, который никогда не смогу сделать назад.
Я смаргиваю слезы и пытаюсь думать о светлых мыслях.
Так говорил мой психиатр. Светлые мысли.
Словно я могу наколдовать их, создать и как-то уберечь от плохих дней. Дней, когда все исчезает и все болит — дыхание, которое я беру, прикосновение одеяла к моей коже, покалывание вен под шрамом, требующее освобождения, слезы, желающие выйти и поиграть с туманом.
Все это.
Каждая чертова вещь.
— Помогите... — бормочу я тихим, затравленным голосом. — Кто-нибудь, помогите мне.
