Потеряв госпожу де Веркен, я утратила всякую надежду узнать что-либо о своем любовнике и о своем сыне. Вы, разумеется, понимаете, что я, найдя ее в ужасном состоянии, не осмелилась заговорить с ней об этом.
Сраженная крушением надежд, предельно утомленная путешествием, совершенным в состоянии глубокого потрясения, я вынуждена была немного отдохнуть в Нанси. Я остановилась в гостинице и жила уединенно, ибо мне показалось, что господин де Сен-Пра не желал, чтобы кто-либо в городе узнал меня. Отсюда я написала дорогому своему покровителю, решив уехать не ранее чем получу ответ его.
«Несчастная девушка, не будучи вашей родственницей, сударь, — писала я ему, — уповающая только на снисхождение ваше, снова нарушает мирное течение ваших дней. Вместо того чтобы говорить единственно об утрате, только что вами понесенной, она осмеливается напомнить вам о себе, просит распоряжений ваших и ждет их» и т. д.
Но, как уже было сказано, несчастье преследовало меня повсюду, и я обречена была вечно быть либо свидетелем, либо жертвой зловещих его козней.
Однажды поздно вечером в сопровождении горничной я возвращалась с прогулки. Кроме горничной меня сопровождал наемный лакей, взятый мною сразу по прибытии в Нанси.
Все уже легли спать. В ту минуту, когда я входила к себе в номер, женщина лет пятидесяти, высокая, со следами былой красоты (ее я постоянно встречала, поселившись в этой гостинице), внезапно вышла из комнаты, соседней с моей, и, вооруженная кинжалом, устремилась в комнату напротив… Единственное стремление мое — узнать, в чем дело… я подбежала… слуги последовали за мной. В мгновение ока, столь быстро, что мы не успели ни закричать, ни позвать на помощь… мы увидели, как злодейка эта бросилась на другую женщину, раз двадцать погрузила кинжал ей в грудь и, взволнованная, удалилась, так и не заметив нас.
Мы испугались, решив, что несчастная сошла с ума: мы не видели причин, побудивших ее к преступлению. Горничная и лакей мои хотели позвать на помощь. Властный порыв, о причине коего у меня не было ни малейшей догадки, заставил меня побудить их к молчанию и, схвативши за руки, увести к себе в комнаты, где мы тотчас и затворились.
Однако ужасная развязка приближалась. Женщина, только что изрезанная ножом, выбралась в коридор и поползла по лестнице, испуская страшные вопли. Перед смертью она успела назвать имя убийцы, а так как было известно, что мы последними вернулись в гостиницу, то нас задержали вместе с истинной виновницей происшедшего. Хотя признания умирающей не набросили на нас ни тени подозрения, все же было условлено, что до окончания судебного процесса мы не покинем гостиницу.
Преступница, заключенная в тюрьму, ни в чем не признавалась и упорно защищалась. Иных свидетелей, кроме меня и моих людей, не было… Предстояло явиться в суд… выступать перед судом, старательно скрывая тайно снедающее меня беспокойство… Ибо я столь же заслуживала смерти, как и женщина эта, моими признаниями отправляемая на эшафот, потому что я также была повинна в подобном преступлении.
Как я не хотела давать эти страшные показания! Мне казалось, что сердце мое истекает кровью и каждое сказанное мною слово становится кровавой сей каплей.
Однако надобно было все рассказать: мы поведали обо всем, что видели. Но сколь ни убедительны были доказательства виновности этой женщины, завершившей некое приключение свое убийством соперницы, какова бы ни была тяжесть ее проступка, после мы доподлинно узнали, что без показаний наших не было бы возможности осудить ее, потому что в истории этой был замешан еще один человек, которому удалось ускользнуть, но на которого, несомненно, пали бы подозрения. Но признания наши, в особенности показания лакея моего… эти жестокие свидетельства, от коих невозможно было отказаться, не скомпрометировав себя, вынесли несчастной женщине смертный приговор.
При моей последней с ней очной ставке женщина эта, внимательно оглядев меня, спросила, сколько мне лет.
— Тридцать четыре, — ответила я.
— Тридцать четыре?.. И вы родом из здешних мест?..
— Нет, сударыня.
— Вас зовут Флорвиль?
— Да, так меня называют.
— Я не знаю вас, — произнесла она, — но вы честны и, как говорят, пользуетесь уважением в этом городе. К несчастью, для меня этого достаточно…
Затем с горечью продолжила:
— Мадемуазель, вы привиделись мне в страшном сне: я видела вас вместе со своим сыном… ибо я мать, и, как видите, несчастная… У вас было то же лицо, тот же рост… то же платье… И эшафот высился передо мной…
— Какой странный сон, сударыня! — воскликнула я.
И тут же в моей голове мелькнуло воспоминание о кошмарном ночном видении, и черты лица ее поразили меня. Я признала в ней ту женщину, что была вместе с Сенвалем подле ощетинившегося шипами гроба…
Глаза мои наполнились слезами. Чем больше всматривалась я в эту женщину, тем больше хотелось мне отказаться от слов своих… Мне хотелось умереть вместо нее… хотелось бежать, но я не могла сдвинуться с места… Увидев, в сколь ужасное состояние повергло меня свидание с ней, убежденные в моей невиновности, судьи разлучили нас. Я вернулась к себе раздавленная, раздираемая тысячей различных чувств, истоки коих были мне неведомы. На следующий день несчастная была отправлена на казнь.
В тот же день я получила ответ от господина де Сен-Пра: он просил меня вернуться. И так как Нанси после всех необычайно мрачных сих событий и вовсе стал мне отвратителен, я тотчас же покинула этот город и направилась в столицу, неотступно преследуемая новым призраком, призраком женщины, который, казалось, на каждом шагу кричал мне: «Это ты, ты, несчастная, посылаешь меня на смерть, но не ведаешь ты, чья рука направляет тебя!»
Потрясенная пережитыми мною злоключениями, я попросила господина де Сен-Пра подыскать мне какое-нибудь пристанище, где я смогла бы провести остаток дней своих в полном одиночестве, неукоснительно соблюдая все предписания религии. Он предложил мне ту обитель, где вы меня встретили, сударь. Я поселилась там сразу же по приезде, покидая ее лишь дважды в месяц, чтобы повидаться с моим дорогим покровителем и навестить госпожу де Леренс. Но Небо, желая каждодневно подвергать меня испытаниям, недолго дозволяло мне наслаждаться обществом подруги моей: в прошлом году я имела несчастье потерять ее. Госпожа де Леренс всегда была нежна ко мне, и я не покидала ее в жестокие минуты кончины; на руках у меня испустила она последний вздох свой.
И вообразите, сударь! Смерть ее не была столь тихой, как смерть госпожи де Веркен. Та, никогда ни на что не надеясь, с легкостью готова была потерять все. Другая же была в ужасе, видя, сколь несбыточными оказываются некоторые из надежд ее. Умирая, госпожа де Веркен сожалела лишь о том, что сотворила недостаточно зла; госпожа де Леренс умирала, упрекая себя за то, что не успела довершить все добрые начинания свои. Одна усыпала себя цветами, сожалея об утрате наслаждений; другая хотела бы быть сожженной на кресте и с отчаянием вспоминала те часы свои, что не были посвящены добрым делам.
