К бою курантов Саша не успевает. Как я догадываюсь, мать ныла и долго не отпускала его. А потом дорожная пробка, мои слезы и его извинения по видеосвязи.
– Где ты? Далеко, да? Не успеваешь? Очевидно же… Две минуты осталось… Я стол накрыла… Сама для тебя готовила, – для меня это много значит. И он понимает. – Что за блядство, Саш? – рыдаю и ненавижу себя. – Почему все так? Куда мы катимся? Когда это закончится?
– Никуда мы не катимся, Сонь! Что ты придумала? Малышка? Ну, прости, девочка моя… Не плачь, пожалуйста, – сам дышит тяжело. – Ты открыла шампанское? Давай, открывай. Ничего сложного там нет. Откручивай мюзле. От себя! Только не тряси бутылкой… Блядь…
Но мне хочется ее трясти. Делаю это намеренно, выплескивая добрую часть своей нездоровой злости.
Почему я, черт возьми, должна учиться открывать шампанское, когда у меня есть мужчина? Почему я должна отмечать чертов Новый год с ним по видеосвязи? Почему должна скрывать то, что давно разъело душу?
Пробка с хлопком выскакивает из бутылки. Меня заливает пеной. Смеюсь и отпиваю из горла, как делали с Саней вдвоем, когда он лишал меня девственности.
– С новым годом, Солнышко! – рвет пространство квартиры его громкий заряженный радостью выкрик.
– С новым годом НАС! – кричу так, чтобы и его динамик от моих эмоций трещал.
То, что шампанское забрызгало все вокруг, и мое лицо в том числе, позволяет незаметно пустить дополнительные капли слез.
– Я люблю тебя, Соня-лав, – окатывает меня лаской.
Это заставляет еще сильнее плакать.
Господи, я стала какой-то долбаной истеричкой!
Не хочу… Не хочу так!
Устанавливаю телефон на стол впритык к салатнице с оливье, выпрямляюсь и быстро скидываю платье. Красуюсь на камеру в черном кружевном комплекте, который покупала конкретно для этой ночи.
– Я жду тебя, Саша… – прикусывая нижнюю губу, скольжу пальчиками под трусики. – Давай скорее… А то я без тебя не только шампанского напьюсь…
– Блядь… – хрипит он и краснеет. – Ты хочешь, чтобы я не доехал?
При этом резко рулем крутит. Шум двигателя становится громче. Не знаю, куда свернул, но скорость явно увеличил.
– Нет… Хочу, чтобы доехал… – высвобождаю из кружева одну грудь и демонстративно зажимаю пальцами сосок. – Хочу тебя… – вторая рука глубже в трусики уходит, погружаюсь в себя, и Сашка это понимает.
– Блядь…
Естественно, он набрасывается на меня, едва появляется дома. Трахает прямо в гостиной, на краю накрытого мной стола. Вбивается неутомимо, словно обезумевший. Я дважды кончаю, Сашка даже не замедляется. Кричу, раздирая ему плечи. От переизбытка ощущений плачу. Ему в тот момент плевать. Он уничтожает меня своей страстью. Кажется, после него мои ноги попросту не сойдутся вместе. Промежность горит и безостановочно пульсирует. Низ живота каменеет и болит. Но я все равно снова и снова кончаю. Сашка знает, что сделать, чтобы я улетала. У меня нет шансов на сопротивление. После очередного взрыва скатерть подо мной намокает. Едва не заваливаюсь спиной на чертовы салаты. Саша перехватывает и, сняв меня со стола, опускает перед собой на колени. Четыре жестких толчка в мой рот, и он заставляет меня лакомиться своей спермой.
Так проходит наш Новый год.
Оливье, шампанское и мандарины будут значительно позже. По сути, под утро, когда нормальные люди уже заваливаются спать. Мы отключаемся только после девяти. Засыпая, держимся за руки с такой отчаянной силой, словно боимся, что кто-то прокрадется в квартиру, разорвет эту сцепку и раскидает нас на километры.
Двадцатого января, за день до свадьбы Лизы и Артема, у нас с Сашкой случается очередная грандиозная ссора. Причина все та же – ревность. Увидел, как я разговариваю с молодым преподавателем, и началось.
– Ты улыбалась ему? На хрена эти знаки? Хочешь, чтобы он тебя выебал?
– Пошел ты сам на этот хрен! Идиот…
– Куда пошел?! – звереет, конечно.
Так я с ним еще не разговаривала.
– Мне, черт возьми, надоело расплачиваться за грехи ТВОЕЙ семьи! – ору, не помня себя от бешенства. – Я не виновата, что они друг другу изменяли! Я не виновата, что ты так остро это переживаешь! Я не виновата в том, что ты сам мне приписываешь!
– Замолчи! – стискивая мои плечи, сердито встряхивает.
– Нет, не замолчу, Саш. Не замолчу! Я устала бояться твоей реакции на каждый свой шаг! Я сыта по горло грязью, что ты на меня опрокидываешь! Я задолбалась от этого перманентного нервного напряжения!
– Молчи, сказал! Молчи!!!
– Иди, расскажи про измены своей любимой мамочке! – впервые позволяю себе принизить не только его, но и мать, на которую он после ее чертового приступа едва ли не молится. – Или паскудному блядуну папаше!
– Я тебя ударю! – рявкает, больно стискивая пальцами не просто подбородок, а буквально пол-лица. – Слышишь меня?! Я тебя сейчас, мать твою, ударю!
– Бей! – выкрикиваю в страхе я и сама ему пощечину заряжаю. – Бей!!!
Но Саша, конечно же, не отражает даже это. Несмотря на то, что я совершенно точно, захлебываясь своей болью, провоцирую его на конкретное бытовое насилие, он не может меня ударить. Вместо этого… Вижу, как из его глаз выскальзывает скупая слезинка и прокладывает по пышущей краснотой щеке тоненькую дорожку.
