— Да уж, говорят, эта зима будет очень снежная и лютая на морозы, — отметила Юленька, аккуратно отпивая из чашки горячий чай, чтобы не обжечь небо.
— Дай-то Бог, дай Бог. Много снега — много хлеба, так моя нянька говаривала, — Анна Степановна посмотрела на Марину. — Ты, чего к окну-то прилепилась? Али высматриваешь кого?
— Что вы, маменька, просто такие красивые снежинки…— Марина задумчиво улыбнулась. — Недавно Анатоль Михайлович говорил, что когда выпадет большой снег, достанет для меня приглашение на большое катание на Елагин остров.
— Неужто с самой императорской четой? — обрадовано воскликнула Анна Степановна. — Вот это честь! Ах, ну какой кавалер этот граф Воронин! И титул при нем, и не беден (несколько доходных имений и никаких закладных — не шутка ли), а должность! Адъютант Его Императорского Высочества! И лицом пригож, и фигурой. А ухаживает как! Не поверите, Юленька, цветы нам доставляют каждый Божий день. И где только столько зимой берет, ума не приложу. Уж сколько оранжерей видно пустыми оставил…
— Да, Анатоль Михайлович — достойный молодой человек, — согласилась Юленька. Она действительно так считала, и ей очень хотелось, чтобы Марина согласилась наконец принять его ухаживания, потому как видела, что граф влюблен безумно и готов приложить все усилия, чтобы сделать девушку счастливой.
— Когда цветы-то примем, душа моя? — обратилась к Марине мать. — Негоже такими кавалерами разбрасываться, ой, негоже. К тому же, мнится мне, он серьезные намерения имеет. Не того ли мы хотели, когда ехали сюда? Чем не партия для тебя?
— Маменька, не при гостях…— ответила ей дочь, но ту уже было не остановить.
— Ну, что тебе еще надобно, милая моя? Чего ждешь? Пока графу надоест твоя холодность? Может, пора и благосклонно к нему отнестись? Тем паче, я благословляю эту кандидатуру. Ох, Юленька, ну хоть вы вразумите ее… Я уже и надежду потеряла, что замуж ее отдам. Не поверите, сколько женихов в губернии перебрала, пока мы в имении жили… — тут Анна Степановна горестно вздохнула, а Марина с усмешкой переглянулась с подругой. Кто бы ей позволил выйти за губернского жениха?
В дверь постучали, и вошедший с позволения лакей внес корзину бледно-розовых роз, источающих головокружительный аромат.
— Букет от его сиятельства графа Анатоля Михайловича Воронина и записка для Марины Александровны, — провозгласил лакей. — Прикажете принять?
Анна Степановна подскочила к букету и схватила корзину из рук лакея, крутя ее во все стороны:
— Ах, какая красота! Какой аромат! Ну, Маринка, — повернулась она к дочери.
Та посмотрела на нее и на цветы в ее руках и улыбнулась.
— Если вам угодно, маменька, то с вашего позволения…
— Да! — радостно воскликнула Анна Степановна. — Ну, что стоишь, — обратилась она к лакею, сунув ему руки корзину. — Записку отдай барышне и ступай за мной. Цветы поставим в воду.
Марина долго вертела карточку в руках, не решаясь прочитать, пока Юля не подошла к ней и не проговорила:
— Не томи меня. Что там?
— «Прекраснейшей из женщин — прекраснейшие цветы», — прочитала Марина. — Довольно банально, не находишь?
— А что ты хотела? Чтобы он тебе поэму написал? Не понимаю, я тебя, право слово, Анна Степановна права, граф — достойная партия.
— Я уже приняла его цветы. Разве этим не все сказано? — Марина повернулась к подруге. — Ах, оставь это. Лучше скажи, вы получили разрешение на выезд?
К сожалению, в молодой семье Арсеньевых не все было так гладко, как хотелось бы: у молодых до сих пор не появились дети, что вызывало беспокойство свекрови Юленьки, которая после смерти супруга стала жить с ними, и нарушало мирную и спокойную атмосферу в доме. Именно поэтому Юленька так зачастила с визитами в дом тетушки Марины — ей совсем не хотелось оставаться наедине с «этой злобной выжившей из ума старухой» и выслушивать, какая никудышная она супруга для Павла, несмотря на прекрасное домашнее хозяйство. Раз не может подарить наследника, значит, плохая супруга, и этим все было сказано.
Арсеньевы надеялись, что сбудутся советы петербургских докторов, которые в один голос твердили, что молодую супругу надо вывезти заграницу на воды. Тогда и появится долгожданный наследник.
— Мы планируем отправиться в путешествие летом, — кивнула Юленька. — Поедем в Баден-Баден, Карлсбад, потом, может, в Париж. Ты же знаешь, чем дальше я от свекрови, тем лучше мой душевный настрой. Это просто домашний тиран! Вся дворня стонет от нее. Где та женщина, которая когда-то стала мне второй матерью?
— Не забывай, она пережила большую потерю, — напомнила подруге Марина. — Будь великодушнее к ней.
— Не могу. Честно пыталась, но не могу. И знаешь…
Их разговор неожиданно прервал стук в дверь. Обе повернулись к открывшейся двери.
— Цветы для Марины Александровны, — произнес стоявший в дверях лакей с большой корзиной белых ароматных цветов в руках.
— Цветы? — спросила Марина слегка хрипловатым голосом. — От кого? Что карточка?
— А карточки того… нет-с, — лакей поднес корзину поближе. — Что прикажете, барышня? Отсылать-то некому. Да и посыльный-мальчишка сбежал, сорванец этакий…
— Как это интересно! — всплеснула Юленька руками. — Тайный поклонник!
Она подошла к цветам и вдохнула их аромат.
— И небедный, скажу тебе, душа моя, — чубушник [10]в ноябре. Не скрываешь ли ты от меня что-нибудь? Что за диво эти цветы, право слово… Принимаешь или нет? — она обернулась к подруге и удивленно замерла. Та стояла с побледневшим лицом, и лишь ее щеки горели каким-то ярким болезненным румянцем.
— Что с тобой, душа моя? — обеспокоилась Юленька. — Отослать цветы?
— Нет, пусть останутся. Николай, неси в мою спальню. Пусть Агнешка распорядится.
Марина отошла к окну, закусив губу, и задумчиво уставилась на мостовую. Юленька видела, какая борьба происходит внутри ее подруги, как силится открыться и в то же время не решается.
— Что, милая? — она подошла к Марине и положила ладони ей на плечи. — Не пугай меня, скажи… Кто это?
Марина помолчала минуту, а потом перевела взгляд на подругу и улыбнулась той:
— Подозреваю, что это наш общий знакомый. Сергей Кириллович Загорский собственной персоной.
— Как? — удивленно воскликнула Юленька. — Как же это? Он же сейчас под арестом… Как же вы свиделись?
— Да не встречались мы, — Марина отошла от подруги, словно ей было неловко стоять столь близко к ней, словно хотела скрыться от ее внимательных глаз. — Он писал мне. Несколько писем. Как он сожалеет о том, что произошло тогда. Что молит о прощении, ибо укоры совести не дают ему покоя. Что рад, что я снова блистаю в свете, что окружена сонмом поклонников. Разумеется, я не ответила ни на одно, — видя вопрошающий взгляд Юлии, поспешила сказать Марина. — А теперь вот цветы…
— Почему ты не открылась мне раньше? — обиделась та. — Неужто не могла довериться?
— Могла, конечно, могла. — Марина подбежала к подруге и порывисто обняла ее, прижалась щекой к щеке. — Просто не было подходящей минутки. И потом — я боялась, что ты воспримешь это чересчур серьезно.
— А ты? — Юленька внимательно посмотрела в глаза подруге. — Как воспринимаешь это ты?
— Как? Да просто князь заскучал под арестом, вот и все.
— Неужто? И ничего более?
— Ничего, — покачала головой Марина. — То, что было — ушло. Не совсем, не буду лгать. Но теперь я понимаю, что сердце ведет неверной дорогой, в отличие от головы. Теперь я знаю, лучше иметь и то, и то при себе и холодными…
Она-то знала, но вот верила ли? И следовала ли собственным словам? Ведь солгала подруге — не сжигала она писем, как сказала той впоследствии. Все сохранила, все до одного. Эти пять листков были надежно спрятаны под матрацем в ее спальне, и верная Агнешка зорко следила за их тайной, никому не доверяя перестилать постель, кроме себя.
Не рассказала, что Загорский пишет не только о своем сожалении, но и о том, как осознал, какие чувства питает к ней. Впервые прочитав о том, как возвращаясь в Петербург, он понял, что помнит ее глаза и улыбку спустя столько времени, Марина почувствовала, что земля качнулась под ее ногами. Неужто? Неужто действительно пишет правду или просто развлекается со скуки? Но нет, Марина убеждена, Сергей Кириллович не такой человек, чтобы так просто играть словами. Значит, действительно чувствует. Чувствует…
