Но разве меня это смутит, когда я сама в бешенстве? И так еле на ногах держусь от усталости, а тут ещё этот охреневший сталкер, решивший, что любая из трусов выпрыгнет за перспективу прокатиться на его бибике.
— Я такая неприветливая, потому что ты мне нисколечко не нравишься. И если считаешь, что ржать с приятелями, обсуждая мою фигуру, и хватать за руки — это достойный подкат, то ты, похоже, совсем придурок.
— Слушай, а ты не попутала? — угрожающе рявкает бычья шея и так резко подаётся вперёд, что запах жевательной резинки, которую он гоняет во рту, ударяет мне в ноздри. — Я тебя сейчас, сучку, в машину запихаю и прокачу так, что ног потом не соберёшь.
Гнев, бушующий во мне, неумолимо перебивает страх. Интересно, пора звать на помощь или у идиота шутки такие?
— Ты откуда такой взялся, быдлота сраная? — доносится из арки вибрирующий от ярости голос. — Как с девушкой разговариваешь?
От этого звука со мной происходят чудесные метаморфозы: ноги превращаются в желе, на глазах выступают слёзы облегчения, а на губах некстати появляется улыбка. Ну вот как ему удаётся всегда появляться так вовремя? У Карима будто внутренняя сигнализация срабатывает всякий раз, когда я во что-нибудь вляпаюсь.
Я едва успеваю отпрыгнуть в сторону, когда подбежавший Карим без предупреждения бьёт придурка в лицо. Бычья шея шмякается на землю, и одновременно с этим подворотня оглашается матерным воем.
— Нормально ты? — Карим быстро окидывает меня взглядом и, получив утвердительный кивок, склоняется над упавшей тушей. — Зовут тебя как, охуевший? В какой помойке тебя воспитывали?
Я взвизгиваю, потому что в этот момент бычья шея неожиданно пинает Карима в живот. Согнувшись пополам, он отшатывается, но уже через мгновение снова кидается вперёд, не давая придурку встать. И теперь уже начинается то, чему я была свидетелем пару раз в клубах, когда какой-нибудь пьяный идиот слишком настойчиво ко мне клеился: Карим, бормоча ругательства, начинает его мордовать.
— Он наш посетитель! — выкрикиваю я, впившись ногтями себе в предплечья.
Карим тянет изрядно потрёпанного соперника за рубашку и, тяжело дыша, рычит:
— Чтобы я тебя, сука, никогда больше в моём ресторане не видел. Убью, на хуй, понял?
У меня трясутся руки, а в крови столько адреналина, что я могла бы запросто экспортировать его за рубеж. Карим выпрямляется, дёргает плечами, поправляя выбившую из-за пояса рубашку, вытирает рукавом лоб. Он всёещё в бешенстве, о чём свидетельствуют невидящий взгляд и раздувающаяся грудная клетка.
— У тебя кровь на руках, — лепечу я, забывая о существовании бычьей шеи. — Надо обработать.
Едва ли Карим меня слышит, поэтому приходится потянуть его за руку.
— Всё, хватит-хватит… Пойдём, ладно? Больно? Я всё обработаю… На кухне должна аптечка быть…
Мысли расползаются как непослушные тараканы, поэтому мне ежесекундно приходится напоминать себе о том, что необходимо делать. Выбрать из связки нужный ключ, что, кстати, оказывается не так просто, когда руки ходят ходуном, отключить сигнализацию, чтобы не перебудить весь район, щёлкнуть выключателем. Карим всёэто время молча стоит за мной, напоминая о своём присутствии лишь звуком сбившегося дыхания. Если его по-настоящему взбесить, он ещё долго не может успокоиться.
— Пойдём на кухню, — тоненько пищу я, вжившись в образ нежной принцессы, спасённой благородным рыцарем.
Карим, всё так же не проронив ни слова, следует туда за мной, включает кран и, подставив кулаки под проточную воду, терпеливо ждёт, пока я разыщу аптечку.
— Нашла. — Развернувшись, я со смущённой улыбкой демонстрирую ему нужный контейнер. — Присядь вот сюда, — киваю на одинокий стул в углу. — Я сейчас обработаю.
— Пойдём лучше в кабинет, — хрипло возражает он. — Мне переодеться нужно.
Мне даже не удаётся удивиться, что у него и в «Родене» есть сменная одежда. Сейчас фанатичная тяга Карима к чистоте приходится очень кстати, потому что его белоснежная рубашка забрызгана кровью, а по центру красуется грязный след от ботинка.
Заискивающе пролепетав «конечно», я иду вслед за ним той самой послушной овцой. Божьи коровки во мне размножаются прямо-таки с чемпионской скоростью, а количеству окситоцина в крови позавидовала бы любая роженица. Загляни я сейчас зеркало — наверняка обнаружила бы в зрачках скачущие сердечки. Карим меня спас. Мой личный телохранитель. Персональный супергерой. А плечи у него какие. А задница.
В кабинете Карим резким движением отпихивает створку недавно появившегося шкафа, за которойобнаруживается несколько вешалок с рубашками, и сдёргивает одну из них. Порядочная медсестра не теряла бы время, а заботливо расчехляла бы аптечку, но так как я медсестра непорядочная, то, застыв, разглядываю, как оголяется его загорелый торс, избавляемый от пут перепачканной ткани. Во рту собирается слюна восторга. Каждый кубик на месте, а мышцы на груди, кажется, ещё более выразительными стали. Визгливый голосок внутри попискивает: «Моё! Моё!» Боже, это даже лучше, чем я помню.
Брезгливо отшвырнув грязную рубашку на пол, Карим натягивает свежую и, не застёгивая, подходит к столу.
— В кресло садись, хорошо? — нежно пропеваю я. Что тут скажешь? Нежность сейчас — моё второе имя.
Он занимает своё рабочее место и, свесив кисти с колен, разглядывает тёмные воронки ссадин на костяшках. Я смачиваю ватный диск антисептиком, подхожу к нему ближе. От Карима всё ещё пахнет злостью и чем-то терпким, пьянящим, отчего противно щекочет под пупком.
— Этот придурок сегодня с компанией к нам приходил, — поясняю я и, осторожно взяв его руку, промокаю сочащуюся кровь. — Были недовольны тем, что пришлось долго ждать, и потребовали пригласить управляющего. Я извинилась перед ними и десятипроцентную скидку пообещала сделать. Он номер телефона спросил и параметры стал мои обсуждать.
— Про таких ублюдков в следующий раз сразу говори охране, — цедит Карим, который благодаря моей болтливости, очевидно, снова начинает заводиться. — Нечего им здесь делать.
— Так таких дебилов много может ещё прийти.
Я прижимаю диск к самой глубокой ссадине и, почувствовав, как он морщится, машинально дую на это место, как делала в детстве мама.
— Они не в бордель пришли. Пусть либо учатся себя нормально вести, либо ходят по другим местам. Если подобное ещё повторится — идёшь прямиком к охране. Понятно это?
— Понятно, — послушно киваю я, чувствуя, как щекотка под пупком захватывает всё новые территории.
Карим такой строгий и брутальный, что просто уф-ф-ф. Попроси он сейчас сальто сделать через голову — я бы уже скакала по его кабинету как звезда цирка Дю Солей.
— Хорошо, что ты появился. Мне уже от этого придурка становилось не по себе.
— А если бы не приехал? — Дыхание Карима щекочет мне подбородок, отчего становится ясно, что он поднял голову и смотрит на меня. — Хорошо, что Ильшат, пока у нас обедал, бумаги на столе забыл.
Сердце превращается в тарахтящий лодочный мотор, вибрация от которого передаётся даже в ноги. Издав глухой смешок, я беру новый ватный диск и начинаю стирать россыпь тёмных крапинок с его щеки.
— Ты же меня знаешь. Стала бы визжать как сирена и обязательно попыталась бы отбить мудаку причиндалы.
— Неприятности — это твоя стихия, да, Вася? — его голос меняется, становясь низким и завораживающим.
Таким я его слышала много раз перед тем, как мы… В общем, часто.
— Угу, — соглашаюсь я, прикусывая губу от крадущего к лицу румянца.
Щекочущее ощущение в животе самопроизвольно спускается ниже и переходит в сильнейший зуд, от которого хочется потереть между собой ноги, руки выходят из-под контроля и, выпустив мокрый ватный кружок, тянутся к раскрытому вороту его рубашки. Но ещё до того, как они успевают соприкоснуться с его кожей, ладони Карима накрывают мои бёдра и, жадно сдавив, тянут к нему.
От этого знакомого жеста у меня, выражаясь фигурально, сносит крышу. Вонзив ногти в плечи своего спасителя и пискнув плотоядное «ням!», я отчаянно впиваюсь губами в его рот.
