— Это?.. Что?.. Все настоящее? — вопрос был задан на изумленном выдохе, почти неосознанно. Только я так и не рискнула приподнять руки и коснуться столь восхитительного великолепия от человеческого гения.
— Можешь сама убедиться, если не верится.
Глеб уложил футляр на свои бедра, подцепив кончиками пальцев цветочное переплетение платиновых гнезд, усеянных гармоничным чередованием белых и желтых капелек и обычных "бусин". Но первое, что он вытащил — это не менее массивный браслет, будто сразу же оживший в ухоженных руках мужчины, заиграв ослепительными переливами головокружительных бликов. Я даже перестала дышать, когда он подхватил мою правую кисть и аккуратно, будто обращаясь с самой хрупкой на земле вещью, оплел мое запястье не таким уж и легким к моему удивлению украшением.
— Только самое лучшее для самой совершенной в мире королевы.
— Сомневаюсь, что с подобным произведением искусства можно вообще как-то соревноваться. — я поднесла чуть поближе к своему лицу руку с браслетом, осторожно поправляя его подрагивающими пальчиками другой ладони, и с искренним восхищением, загипнотизированной дурочкой уставилась на чарующую игру драгоценных камней и света. Если это не было настоящим волшебством и чем-то не из мира сего, тогда понятия не имею, что это такое в принципе.
— Грех сомневаться в том, что дано тебе при рождении и является самым ценным даром для любого счастливчика. Тем что невозможно ни купить, ни заказать у самых лучших в мире мастеров. Вся ценность данного сокровища в том и заключается, ибо дается ненадолго и хранится всего несколько десятилетий. Но я благодарен случаю за этот редчайший подарок, и определенно куда больше твоего. Поэтому не стоит сомневаться в искренности моих слов, искать них какой-то скрытый подвох, а то и вовсе мне не верить. Никакие, даже самые роскошные на этой планете украшения не способны подчеркнуть ту красоту и свет, что являются неотъемлемой частью тебя самой. И речь далеко не об одной твоей внешности. Ты сама, как тот единственный в своем роде бриллиант, которым хочется хвастаться перед всем миром и в то же время надежно спрятать как можно подальше от чужих глаз и завистливых взглядов. Противоречивые желания и сводящие с ума импульсы, которые обостряются каждый раз со стократной силой, как только я снова тебя вижу или держу в своих руках…
За все то время, что Глеб чуть ли не в буквальном смысле признавался мне, не решаюсь предположить в каких именно чувствах, он успел надеть не только браслет на запястье и не менее массивное кольцо на мой средний палец, украшенные уменьшенными копиями золотистой капли, но и само колье. Перед этим я, естественно, развернулась к нему боком и частично спиной, слушая, вернее даже, внимая его звучному голосу с далеко не завуалированным содержанием сказанных им слов практически всеми сенсорами своего тела и оцепеневшей сущности. Наверное, я не то, чтобы вникала в их истинный смысл, а скорее позволяла нещадной силе чужого внушения оплетать мой разум и пускать в мою кровь смертельным ядом чужой воли и чужих желаний.
Тяжелые камни легли на мои ключицы, а самый крупный занял коронное место над ложбинкой, "царапнув" кожу бездушным холодом своей мертвой красоты даже через тонкую сеточку верхнего лифа платья. Наверное, это ощущение и протрезвит меня почти сразу же, а голос Глеба, завибрировавший в моей голове и по натянутым нервам, завершит свой черный ритуал вместе с прикосновением его пальцев к моей шее под волосами. И, естественно, он на этом не остановится. Ведь для этого он все это и устроил. Чтобы завершить начатое им еще с четверга. Подвести меня к последней в этой истории черте. Захлопнуть за моей спиной дверцу золотой клетки, а на моих запястьях — золотые браслеты рабских наручей. И, соответственно, на шее — ошейник. Внешние атрибуты принадлежности своему любимому хозяину, пусть и замаскированные под ювелирные украшения. Все, кто их на мне увидит, догадаются о моем истинном статусе и без лишних на то слов, и… Кир вместе с ними. Разве что, не так страшны сковывающее твое тело реальные наручники или колодки, чем цепи с разрывающими плоть души крюками ментального захвата моего персонального палача.
— Даже не знаешь, что хочется сделать с тобой больше всего. Облачить в королевские одежды и драгоценности или, наоборот… сорвать всю эту убогую мишуру ко всем собачьим чертям, чтобы любоваться твоей естественной наготой, как единственной, достойной тебя "одеждой".
Его пальцы прошлись по бесчувственным переплетениям бриллиантового рисунка колье, скользнув к моей шее и уже таким знакомым захватом оплели мое горло под скулами. Вроде бы и нежно, стараясь не причинять физической боли и с тем же самым настолько властно и с плохо скрытой жадностью, которая отделяла его от насильственной жестокости всего в ничего. В тот момент меня и вынесло за пределы самой себя, хотя мне и казалось, что все с точностью наоборот. Будто я пыталась вырваться из клетки собственного тела — из своей пылающей кожи, напряженных до режущих спазмов мышц и на хрен отупевшей головы. Только ничего не выходило.
Да, билась в себе, внутри себя, как начинают биться в клетке птицы, когда чувствуют приближение угрозы или скопившийся в воздухе опасный для жизни концентрат метана. Скорее интуитивно, чем осознанно, не понимая даже, чем меня пугало тогда сильней всего — его рука, которая могла в любую секунду свернуть мне шею, или его гребаная Тьма, уже практически поглотившая меня с головой. А может и всем сразу, вместе с его голосом, не желая ослаблять на мне своей мертвой хватки ни на йоту. И, видимо, он все это прекрасно чувствовал, особенно своими пальцами на моем горле. Мою паническую аритмию, бьющуюся под его ладонью свихнувшимся пульсом.
— И при этом сходить с ума от самой восхитительной мысли, — теперь уже не только его голос, но и губы опаливали корни моих волос жарким скольжением, прочертив жгучую дорожку сминающей ласки от мочки уха и до самого уголка моего рта. — Что все это мое… Что ты моя. ВСЯ.
Последний рывок "вырваться" разбивается вдребезги о его губы, которыми он накрывает мои — жадно, властно, беспощадно. Я даже не успеваю всхлипнуть — втянуть в легкие бесценный глоток чистого воздуха. Их тут же наполняет его дыханием, его разрушительным вторжением полноправного завоевателя и владельца. И, конечно же, я срываюсь и падаю. Падаю в эту угольно-черную бездну, в ненасытное чрево чужой Тьмы, не в состоянии сделать что-либо вообще. Рассыпаясь в такой же черный пепел сгоревшей дотла… Кого? Бумажной куклы? Невесомой сущности, сотканной из воздушной паутины хрупких эмоций, снов и желаний?
Только в этот раз у него ничего не выходит. Даже безумно жаркий поцелуй, наполненный порочной похотью развратного соития наших губ и языков, не достигал поставленной перед ним цели. Я ничего не чувствовала, кроме его горячего дыхания, кроме толкающегося у меня во рту влажного языка. Ничего более. Не вспышек ненормального возбуждения, ни острых спазмов обжигающей истомы. Может только нервная дрожь сковывающей парализации по всему телу и то вымораживающая до самых кончиков пальцев на ногах. И, что самое шокирующее, меня этим совершенно не пугало. Тем, что величайший темный колдун так и не сумел наложить на меня самое действенное из всех своих заклятий. Ритуал так и не сработал. Наложенная когда-то печать с болезненной отдачей по сердцу треснула, сорвавшись окончательно, вырвав из стальных прутьев мощные железные петли с навесным замком… Птичка увидела пробившийся в прорехе яркий луч солнечного света…
* * *
Видимо, столь опустошающей апатией меня накрыло как раз в момент осознания, что за поцелуем больше ничего не последует. Глеб исчерпал все имевшееся у него время на то, что в итоге у него и получилось. Сковать мою потерянную сущность удушающими страхами и полным безволием под его подавляющим подчинением.
Нет, он не говорил этого вслух и не делал каких-то завуалированных намеков, чтобы запугать меня напрямую открытым текстом. Но не чувствовать этого через его взгляд, через касания и физическую близость, от которых холодело абсолютно все тело и снаружи, и внутри — было просто невозможно. Не скажу, что он как-то резко изменился за эти дни, скорее, это я начала чувствовать куда больше, чем до этого, воспринимая его внутреннюю Тьму, как и должно. Тьма — это тьма, как не крути и с какой стороны не посмотри. Как и дикий зверь — хищник останется хищником при любых условиях и никогда уже не превратиться в домашнего пуделя или ласкового котика. Это природа и изменить ее насильно при всем желании ни у кого не получится. Да и я сама… Разве я стремилась или хотела что-то изменить?
