Мне снятся потные руки Финнигана, елозящие по моему телу.
Мне снится твой отчаянный взгляд, когда ты разбивал кристалл, уходя навсегда.
Мне снится моя истерика, когда я понял, что ты все еще жив.
Мне снится огненная стена, не пропускающая меня к тебе.
Мне снится боль в твоих глазах — перед тем, как пламя охватило вас троих, чтобы унести с собой, и мой крик, которого ты не услышал…»
Драко знал, что медленно сходит с ума, сознательно запирая себя в доме, полном теней прошлого. Но даже Снейп с его змеиной изворотливостью и слизеринской способностью надавить на все нужные точки тремя словами — не сумел бы уже вытащить его отсюда.
Драко отдавал себе отчет в том, что именно его убивает, и не мог заставить себя собраться и отказаться от этой постыдной тайны. Ни за что на свете он не признался бы в том, что происходит с ним в этом доме — именно потому, что в противном случае его выволокли бы отсюда за шиворот, поместив даже не в госпиталь св. Мунго, а сразу в резервацию для рехнувшихся магов.
У него был свой маленький секрет, о котором не знал никто — и дороже которого, наверное, на этом свете для него не осталось уже ничего.
* * *
Впервые — здесь, в поместье Блэков, — это случилось давно, еще в начале осени. Драко тогда оправдался перед собой ожиданием чуда и истерической, отчаянной надеждой на то, чтобы с ним произошло хоть что-то подобное. Попытка убедить себя в том, что он всего лишь выдает желаемое за действительное, стоила Драко бессонной ночи, бутылки вина и всех остатков выдержки.
И все же — тогда он сбежал со всех ног в дальнее крыло поместья, куда и не забирался до этого никогда, и просидел там, забившись в угол, до утра, обливаясь холодным потом и до крови прикусывая губы, пытаясь отрезвить махом вышибленное из равновесия сознание хотя бы физической болью, чтобы не рвануть обратно.
Второй раз это было в Хогвартсе — там, на озере. Но — там был вовремя материализовавшийся Снейп со своим успокоительным зельем, и, вообще… нет, пожалуй, там было совершенно не так. Просто воспоминания. Яркие, оглушающие — но абсолютно точно не так, как дома.
По возвращении Драко некоторое время так боялся повторений и неизбежно последовавших бы за ними собственных срывов, что ходил, вытянувшись в напряженную струну и избегая смотреть по сторонам. Это помогало, но недолго. До того памятного вечера, когда он впервые решился сам войти в библиотеку.
Они были там — два безбожно, невыразимо счастливых человека. Один — темноволосый, улыбающийся, в небрежно застегнутой рубашке и джинсах, сидел на столе, выпрямив спину, крепко прижимая к себе за талию стоящего вплотную к нему худощавого, стройного блондина с тонкими аристократическими чертами и насмешливым взглядом из-под длинной челки. Рядом, на столе, валялся толстенный фолиант, небрежно отброшенный в сторону. Они даже не обернулись на звук, поглощенные друг другом.
Драко остолбенел, мгновенно вжавшись в захлопнувшуюся за ним дверь, не в силах отвести потрясенного взгляда от бледных изящных пальцев, касающихся смуглого лица, от искрящейся нежности и робкой, отчаянной надежды в ярко-зеленых глазах брюнета, от того, как рывком запрокинулась светловолосая голова, обнажая шею, как жадно прильнули к ней горячие губы, как сладкая дрожь пробежала по стройному телу…
Он и сам дрожал, глядя на них, вспоминая и не помня — первое утро здесь, в поместье, и они пришли тогда в библиотеку, пытаясь найти хоть какие-то книги о стихийной магии, и, пока Драко бродил между шкафами, Гарри уселся на стол, а потом, сняв очки, вдруг притянул к себе Малфоя посреди разговора, и они долго ошарашенно целовались, как безумные, а потом…
Сдавленный стон — и, держа сильное, бьющееся тело в объятиях, блондин опрокинул его на стол, накрывая собой, жадно лаская ладонями, и его темноволосый любовник выгнулся под ним, запрокидывая голову и смеясь, уворачиваясь от его поцелуев и замирая от каждого прикосновения, зарываясь пальцами в светлые пряди, задыхаясь от нежности…
Спрятав голову в коленях, Драко сидел на полу у выхода из библиотеки, боясь поднять взгляд и снова увидеть их — влюбленных, счастливых, способных замечать сейчас только друг друга. Его колотила нервная дрожь, и было невыносимо страшно — понимать, что ты свихнулся настолько, что тебе мерещатся дни, когда ты еще не был полумертвой оболочкой самого себя. Видеть этих двоих, слышать их дыхание, их сбивчивый шепот, их стоны и смех — и не иметь возможности прикоснуться.
Осознавать, что все, что тебе осталось — это пытаться помнить тепло рук Гарри.
Обрушившаяся боль была такой, что Драко на мгновение показалось, будто все его тело решило вывернуться наизнанку. Кажется, он закричал, забившись в судорогах, почти успев изумиться, куда делся уже ставший таким привычным ровный, надрывный фон, в котором он жил последние дни. Сейчас этот фон взорвался, разлетелся мелькнувшими осколками, превратившись в невыносимую боль.
Она длилась и длилась, медленно превращая Малфоя в выжатую тряпку, а потом пришел леденящий холод, проникающий в самую душу тонкими пальцами, вымораживающий все, и навалилось такое оцепенение, что сдвинуться с места оказалось просто немыслимой задачей, и Драко так и остался сидеть на полу, прислонившись затылком к резной двери, бессмысленно глядя в пустоту и с трудом переводя дыхание…
Утром была тяжелая голова и четкое ощущение привкуса успокоительного зелья на губах.
Я не сумасшедший, сказал себе Драко, сидя над чашкой кофе и глядя в нее покрасневшими, воспаленными глазами. Я просто слишком хочу увидеть его снова… слишком скучаю по нему. Я знаю, что Гарри — мертв, что он не вернется. Я еще помню об этом. Я уверен.
День снова прошел в кабинете, с кипой свежих газет и ворохом пергаментных свитков.
«…Иногда мне кажется, что отдал бы остаток своей странной жизни только за то, чтобы иметь хоть малейшую возможность докричаться до них. Они так счастливы, и некому оттаскать их за волосы, вдолбить им — вы ошибаетесь в чем-то самом важном, главном, в том, что неизбежно приведет вас потом к печальному финалу. Вы потеряете и друг друга, и сами себя только потому, что не хотите сейчас оторваться от упоения собственной значимостью, собственной страстью и уверенностью в себе — и посмотреть вокруг, в себя, задуматься и увидеть то, что совсем скоро убьет вас обоих…»
Драко хотелось забиться в угол, не видя никого — даже Добби, — свернуться в клубочек и скулить, обхватив себя за плечи. И ровный тягучий фон его существования постепенно снова вползал в душу, заставляя бездумно таращиться в пустоту, подолгу замирать на месте, путая мысли, скачущие по пергаментному листу, превращая их в осколки бессвязного бреда.