— Тебе будет восемнадцать через пять с половиной месяцев.
— Да.
— И потом Бен, вероятно, сможет жить с тобой, верно? — Она говорит нерешительно, неуверенно, и мои ладони покрываются нервным потом.
Я много думал об этом в последнее время, о Бене, живущим со мной. Я никогда не оставлю его с Джеки, это не вариант, но раньше был только я. В моей жизни больше не было никого, о ком нужно было бы подумать. Все изменится, если я буду единственным опекуном одиннадцатилетнего парня. По сути, я буду играть роль отца для него, и это обязательно повлияет на мои отношения с Сильвер. Это очень тяжело — встречаться с парнем, который должен заботиться о ребенке двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
Я ерзаю, несколько раз наматывая свободную нить из шва джинсов на кончик указательного пальца, а затем снова распутывая ее.
— Знаешь, я все пойму, если это слишком для тебя. иметь кого-то на иждивении — это не совсем то, о чем мечтает каждый подросток. Это не... это не круто, — выпаливаю я. — Если для тебя слишком... то, что я беру его на себя... я все пойму. Я не буду ненавидеть тебя, если ты думаешь, что не сможешь справиться.
Она медленно отворачивается от телевизора, ее поза напряжена, выражение лица непроницаемо.
— А ты бы бросил меня, если бы у меня все было по-другому? Если бы что-то случилось с моими родителями и я захотела бы позаботиться о Максе?
Я даже не колеблюсь.
— Я никогда не уйду. Что бы там ни происходило, я всегда буду рядом с тобой.
— Так с чего ты взял, что я способна бросить тебя, Алессандро Моретти? Я уже прошла через ад и обратно, и ты был тем, кто помог вытащить меня оттуда. Я люблю Бена. Он самый милый ребенок на свете. Помогать тебе заботиться о нем будет не в тягость, а в удовольствие, но это к делу не относится. Что бы ни случилось, как бы это ни было трудно, я никогда не брошу тебя только потому, что все становится трудным.
Она мягко улыбается, легонько целует меня в губы... а я просто сижу, застыв, как столб.
Черт возьми, Моретти, да что с тобой такое? Возьми себя в руки.
В конце концов я вспоминаю о том, что надо поцеловать ее в ответ, но, вероятно, делаю это очень плохо. Видите ли, у меня голова идет кругом. Из того, что я узнал о людях за последние семнадцать лет, я понял, что люди не задерживаются, когда им становится трудно. Они исчезают в клубах дыма, так быстро, что их невозможно разглядеть из-за пыли. Мой отец сбежал. Приют для мальчиков выгнал меня при первых же признаках того, что я могу оказаться «трудным ребенком». После этого уйма приемных семей закрыла свои двери передо мной и Беном, одна за другой. Даже моя мать бросила нас. Да, она была больна, и теперь, оглядываясь назад, это было давно, но она приняла решение, когда сунула пистолет в рот. Она решила, что лучше покончить с собственной жизнью, чем торчать здесь и заботиться о своих сыновьях. Только один человек оставался неизменным в течение более чем шестимесячного периода после смерти моей матери, и это был Гэри Куинси. Довольно ужасно, потому что Гэри дал мне крышу над головой по одной единственной причине: чтобы он мог сломать меня к чертовой матери.
И вот Сильвер — невероятная девушка, которая не может быть реальной. Слишком сильная. Слишком неистовая. Слишком красивая. Слишком совершенная. И каким-то образом, вопреки всякому здравому смыслу, логике и справедливости, она стала моей. Она просто посмотрела мне в глаза и сказала, что останется со мной, несмотря ни на что, и я черт возьми ей поверил. Ничего из этого... черт, ничего из этого не имеет смысла.
Сильвер кладет голову мне на грудь, прижимаясь к моему боку, и меня охватывает парализующее чувство падения — головокружительное, неуравновешенное, тошнотворное ощущение, от которого паника поднимается горячими волнами к горлу. Это так приятно—быть здесь с ней. Такое чувство, что жизнь наконец-то меняется к лучшему, и это чертовски страшно. Потому что реальная жизнь может повернуться на сто восемьдесят градусов, и внезапно все, бл*дь, просто меняется. Всегда происходит что-то ужасное. Что-то жестокое и разрушающее душу, а все хорошее, кажется, будто засасывается в черную дыру.
Я был слишком плохим, чтобы заслужить что-то настолько хорошее. Вселенная забыла о том дерьме, которое, по ее мнению, было моим по праву рождения, и, похоже, отправилась в отпуск, но пройдет совсем немного времени, прежде чем она вспомнит, какой я никчемный кусок дерьма, и вернет естественный порядок вещей.
А пока у меня нет реального выбора, я предпочитаю верить, что Сильвер поддержит меня, когда я получу опеку над Беном. Я позабочусь о том, чтобы насладиться каждой чертовой секундой, проведенной с ней. Я постараюсь не думать об этом, не анализировать каждое проходящее мгновение. Я собираюсь надеяться. И это, пожалуй, самая опасная вещь из всех.
Гостевая спальня, которую Кэмерон выделил мне, находится на первом этаже. Наверху есть еще две гостевые комнаты, но отец Сильвер явно стремится сделать так, чтобы между мной и его дочерью было как можно больше пространства. Я все понимаю. Это вполне логично, и я с удовольствием поиграю по его правилам. Ну, может, я не в восторге от этого. Но это чертовски мучительно — знать, что Сильвер лежит в постели наверху, меньше чем в пятидесяти футах от меня, и мне запрещено засыпать с ней голой в моих объятиях. В этом-то все и дело — вся эта запретная штука. Запретный плод всегда сладок.
Комната для гостей мужская, стены выкрашены в сланцево-серый цвет с темно-бордовым оттенком. Простыни на огромной кровати серые, в тон стенам, с узором в аккуратную черную полоску. Тяжелые медные инструменты стоят в верхней части комода, они выглядят так, словно были предназначены для калибровки и проведения измерений. Скорее всего, архитектурные безделушки. На стене над кроватью висит огромное зеркало в позолоченной раме, которое отражает все пространство, делая его еще больше, чем оно есть на самом деле.
Париси не просто богаты, осознаю я, снимая рубашку и вешая ее на спинку кожаного кресла у окна. Они чертовски богаты. Хорошо обеспеченные, спокойные богачи, что заставляет меня думать, что здесь замешаны старые деньги. Новые деньги говорят гораздо громче, чем заниженная роскошь дома Сильвер. Они кричат. Здесь нет ничего показного или чрезмерного. Если бы не огромные размеры дома, не колонны в колониальном стиле, не показная длина подъездной дорожки и не солидное качество всей мебели, можно было бы легко подумать, что вы находитесь в самом обычном американском доме среднего класса.
Уже поздно, почти час ночи, а Кэмерон все еще сидит в своем кабинете через две комнаты и стучит по клавиатуре. Я забираюсь в постель, стараясь не вздыхать вслух, как долбаный неудачник, когда чувствую простыни на своей обнаженной коже. Я понятия не имею, чем они так отличаются от простыней на кровати в трейлере, но они прохладные и хрустящие и заставляют меня содрогаться от удовольствия.
Я никогда не мог быстро заснуть в новых местах и готов провести следующий час ворочаясь с боку на бок, мои мысли несутся со скоростью ста двадцати миль в час, беспокоясь о Бене, но потом...
…я, черт возьми, отключаюсь.
— Алекс?
Я шевелюсь, переворачиваясь на спину
— Алекс?
Скользя по поверхности сознания, мысли начинают формироваться в моей затуманенной сном голове.
— Алекс! Да проснись же, черт возьми! Я тут свою задницу отмораживаю!
Мои глаза резко распахиваются, и на мгновение я застываю в полной растерянности. Черт, где я? И кто, черт возьми, ворчит на меня в темноте? Мне нужно быстро ущипнуть себя за бок, чтобы мой мозг заработал, и я вспоминаю, как Кэмерон пришел забрать меня из трейлера.
Сильвер стоит у кровати, обрамленная лунным светом, льющимся в окно позади нее. Голые руки и ноги, она одета в шелковую маечку и крошечные красные шелковые шорты — не более чем обрывки ткани, которые оставляют очень мало воображению. Ее соски торчат торчком под кружевной отделкой маечки, и мой член шевелится быстрее, чем все остальное во мне. Ее распущенные волосы густыми волнами спадают на плечи. Ее лицо в тени, но я почти могу различить форму разочарованной улыбки, когда она тычется меня в грудь через простыню.
