контур рогов — ответвляющихся в разные стороны, занимающих в пространстве приличное место. Потом исчезли и они — но я знала, что ненадолго. На какое-то время — которого бы мне не хватило, чтобы почувствовать себя счастливой, но которое мы могли бы неплохо провести вместе. В конце концов, чего еще желать?
Я выдохнула обреченно, отчетливо понимая, что лично для меня ничего уже нельзя исправить. Не только сегодня — никогда. Потому что одного-единственного мужчины в моей жизни не будет и не может быть. Будут только постоянные метания, измены, новые увлечения, которые я буду считать любовью, — и рога, проявляющиеся над головой каждого очередного поклонника, незримо, но вполне очевидно для меня.
Я медленно потянулась к вилке, мстительно воткнув ее в лежащую передо мной плоть мерзкой рогатой твари. А потом, отрезав от нее первый кусок, начала жевать его по-садистски неспешно. А потом еще один — и еще. Ни о чем не думая, никуда не торопясь, наслаждаясь процессом. Потому что паскудное животное, испортившее всю мою жизнь, оказалось на удивление вкусным…
Я ее сразу узнала, мы все-таки десять лет за одной партой просидели. Моя школьная подруга, некогда самая близкая, стояла на автобусной остановке и, кажется, нервничала. У нее всегда такая манера была — нервничая, волосы поправлять беспрестанно, подтягивать несуществующие складки на колготках.
Я потянулась за лежавшей на приборной панели зажигалкой, и сигарета вспыхнула на секунду, как будто огонь ей нанес смертельное оскорбление, быстро, впрочем успокоившись и не спеша задымившись. И наполнила теплый салон приятным запахом, чуть сладковатым, расслабляющим, настраивающим на философские мысли. Приятно было пофилософствовать, сидя в любимом «фольксвагене», просторном и тяжелом, слушая кричащего тихо из плеера рок-певца, равнодушно-непонимающе глядя на мерзнущих на остановке пешеходов.
Я сидела и думала обо всем и ни о чем. Что нравятся все же мне большие машины, и что можно было в принципе что поменьше взять, «гольф» какой-нибудь или «пежо» маленький — удобно в городских условиях и бензин экономится, но в них как в спичечных коробках, а в моем красавце так свободно, и что хоть немало вложила в него, не жалею вовсе. Черт с ними, с деньгами, мои уют и комфорт этого стоят.
Мне, конечно, может, и не нужен большой такой. Я в принципе всегда была одна, а если ребенка возила, он сидел сзади, пристегнутый десятью ремнями для безопасности. Мне нравилось, что место рядом со мной свободно, и я не хотела, чтобы кто-то его занял. Пока мне приятней было смотреть на красивую темно-серую обивку, расчерченную красно-синими полосками, приятней было класть на нее яркую сумочку и перчатки в тон и какой-нибудь толстый цветной журнал типа «Вог».
Я чувствовала себя свободной и спокойной, и место внутри меня, условно предназначенное для увлечений, страстей, привязанностей, для того, от чего так устаешь, было занято тем же, чем это кресло, — приятными мелочами, доставляющими удовольствие и беспроблемными.
Сигарета скорчилась в пепельнице, высоконравственно так доказывая на своем примере, что яркая жизнь может закончиться очень скоро и плохо, и я вдруг подумала, что не знаю, какое сегодня число, и потянулась к календарику, прижатому к стеклу. А потом спохватилась, что не помню и дня недели. Ребенка отвезла к матери, значит, по логике, или четверг, или пятница.
Как все-таки меняются дети в присутствии другого человека — бабушку увидел и сразу переключился на нее, забыв про меня, приспосабливаясь к обстоятельствам получше любого дипломата. Он с ней всегда наглеет, потому что чувствует, что контроль ослабевает, превращаясь в сюсюканье, которое называется заботой. Что ж, пусть так, я и не возражаю. Двух-трех дней в неделю все равно мало для того, чтобы испортить его характер, зато мы прекрасно отдыхаем друг от друга.
Так что выехала я от нее в четырнадцать ноль-ноль, понимая, что до встречи, назначенной на вечер, остается еще целых четыре часа. У меня было назначено деловое свидание, но время для него не совсем подходило — проще было в обед встретиться, на ленч, если по-западному, — и я думала, что это не случайно. Недавний знакомый пригласил в ресторан, сказал, что у него ко мне предложение по работе. Мне нравился всегда этот тип мужчин — невысокий, темный, с усами. И глаза мне нравились — светлые, холодные абсолютно.
И я уже не раз ловила себя на мысли, что мне было бы приятно с ним в постели, я бы смотрела в эти холодные глаза, чувствуя, как холод сменяется туманом возбуждения, я бы заставила его хотеть меня еще и еще, делать это безжалостно-быстро, с силой и яростью. Мне приятен был грубый секс, бесхитростный, примитивный даже. И почему-то я думала, что мой знакомый не тратит время на нежные поглаживания, которые так нравятся большинству женщин и которые так не люблю я.
Вот так вот я размышляла, и чувствовала, как внизу становится горячо и влажно, и даже в шутку поукоряла себя, говоря, что неисправима. А потом уже серьезно и строго сказала самой себе, что не нужно этого делать — у меня другие планы, и ни к чему, чтобы отношения развивались таким образом. А потому деловое предложение пусть таковым и останется. Хотя…
Очередная сигарета превратилась в скрюченного червяка, а я посмотрела опять в сторону остановки, удивившись немного тому, что моя экс-подруга топчется на прежнем месте. Где же троллейбусы, интересно? Хотя куда им торопиться — снега навалило, словно сейчас не конец февраля, а декабрь. В Москве всегда так — стоит настроиться на весну, начинается снегопад, а в Новый год идет дождь. Словно в безумном городе сезоны раздробились по дням и неделям, и меняются, когда им вздумается, и в природе уже нет больше никаких правил.
Наверное, один из никуда не спешащих столичных троллейбусов тащился сейчас сюда, как тяжелая улитка, и так с трудом двигающаяся, а тут еще и огорченная погодой. И уныло должен был подобраться к остановке и неохотно принять в себя замерзших и злых пассажиров, ругающих все на свете — снегопад, правительство, дворников и этот самый троллейбус. А потом также лениво потащиться дальше, и перекусить уже на следующей остановке, и так до метро, где наконец исторг бы лишнее, чтобы не умереть от заворота кишок. Там же, у метро, должна была вылезти и моя подруга Юля. Ее дом в двух шагах находился, и я почему-то была уверена, что она живет там же, где и прежде.
Снег под ее ногами был совершенно изуродован,
