— Вряд ли у них тут есть ещё что-либо съедобное. Я тут не в первый раз, — поясняет свой выбор для меня, как только официант покидает нас.
Молча киваю. Смысл спорить? Вот и молчу. А весь наш заказ оказывается перед нами в считанные минуты.
— Так что там с этим твоим скоро-выйду-за-него-замуж, которого ты ещё не видела? — возвращается к былому Кай.
— Ничего, — заново пожимаю плечами. — В самом деле не видела. Даже не имею ни малейшего понятия, как его зовут, если честно, — сознаюсь и в этом. — Но замуж выйду. Если, конечно, не сумею вовремя переубедить отца.
Тяжёлый взор, сканирующий меня всё это время, ощущается ещё более тёмным и тяжёлым, если такое вообще возможно.
— Ты не похожа на ту, кто покорно согласится с уготованной участью, что бы то ни служило причиной, — слегка прищуривается в подозрении мужчина. — Проблем с деньгами у вас нет, это я уже понял, иначе бы ты не бросалась столь широкими и затратными жестами, — припоминает конверт, который я оставляю на переднем пассажирском сиденье его машины, прежде чем мы оказываемся здесь. — Тогда почему? Выгодная сделка? Увеличение семейного капитала? Шантаж? Жадность? Безысходность? — выдвигает одну гипотезу за другой.
А я…
Я и сама не знаю!
Не спросила же у папы.
Психанула и сбежала.
А теперь…
Вот тут, с ним сижу.
С губ срывается нервный смешок.
— Я совсем недавно получила диплом. Закончила на год раньше. Очень старалась, чтобы оправдать папино доверие. Но до своих рабочих дел он меня всё равно не допускает, поэтому, что пальцем в небо: сказать наверняка не смогу, даже если попытаюсь, — криво усмехаюсь, пряча за этим жестом всю напрашивающуюся наружу горечь. — И, хотя ты прав, я не такого уж кроткого нрава, если в голову стукнет, скорее сбегу или найду управу, чем подчинюсь и прогнусь под кого попало, но… — на моих губах застывает та же горечь, стоит подумать о следующем: — Папа — он у меня один. Кроме меня у него никого в действительности нет. Вот такая мы семья — он и я. Всё. Мама давно умерла. Покончила с собой. И такое предательство с моей стороны он вряд ли вынесет. Он долго приходил в себя после маминых похорон. Я не могу настолько жестоко поступить с ним, бросив его в угоду себе.
И что-то я слишком разболталась, вот да…
Лучше буду есть то, что он для меня заказал!
Тем и занимаю себя последующие минуты, пока мужчина размышляет над моими откровениями. А затем и сам делится:
— Я вырос в детском доме. Тоже был маленьким, когда погибли мои родители, — становится мне новым откровением.
Не таким длинным, как мои, но даже двух скупых фраз вполне хватает, чтоб они задели мой разум. И остались где-то глубоко-глубоко внутри. Жалость? Нет, тот, кто передо мной, не нуждается в жалости. Такое для него скорее оскорбление, нежели благодетель. Но что тогда? Не знаю. Но нечто важное. И сама не могу определить. Возможно, то самое восхищение. Его стойкостью. И внутренней силой. Всё-таки детство у него явно не из простых.
Последующее молчание кажется особенно затянувшимся. Начинает действовать на нервы. Нарушаю его в своём стиле. Решительно поднимаюсь на ноги. А на встречно приподнятую бровь в немом вопросе бросаю наигранно беззаботно:
— Мне здесь надоело, — хватаю мужчину за руку.
Направление — пляж. Правда, приходится немного повременить со спешным побегом ближе к морским волнам, пока один из нас расплачивается за заказанное прежде. Не я, конечно. Оставляю это на него. Может, у нас и никакое не свидание, но раз уж он такой инициативный в денежном вопросе, пусть так. К тому же, отвлекаюсь на иное. Расшнуровываю свои кеды, которые подхватываю свободной рукой.
— Что ты делаешь? — озадачивается Кай, обратив внимание на содеянное мной.
Широко и нахально улыбаюсь ему в ответ, откровенно наслаждаясь тем, как чувствуется горячий мелкий песок под моими босыми ступнями, когда я ступаю на него.
— А на что это похоже? — бросаю встречно.
Брюнет настороженно следит за мной и тоже едва уловимо, но всё же улыбается, хотя явно не понимает. А мне и этого мало.
— Ну, чего так смотришь? — возмущаюсь. — Давай-давай, тоже снимай, — предлагаю с озорной насмешкой.
Судя по тому, как застывает его улыбка, разделять со мной такие сомнительные развлечения мужчина не собирается. По крайней мере, не так сразу. Но я не сдаюсь. И в самом деле заставляю его снять ботинки, а затем и носки. Потом и вовсе едва сдерживаю рвущийся наружу смешок, глядя за тем, как он осторожно и с явной опаской повторяет мой пример, аккуратно ступая по песку: каждый шаг, как по минному полю.
— Штаны надо закатать, — со знающим видом, сквозь очередной смешок, советуя я ему.
Он смотрит на меня, словно я схожу с ума и предлагаю ему сделать то же самое — это веселит больше прежнего. Не всё ему меня одну смущать.
— Да-да, — киваю неоднократно.
Кай неохотно, но всё же подчиняется. Затем я и вовсе тащу его за собой, почти бегом, в конце концов, он всё-таки сдаётся и просто следует за мной. Мой энтузиазм на этом не заканчивается. На пляже мы проводим несколько часов. Даже удаётся вытащить из него о том, что за деятельность у него такая, что приходится совершать сомнительные сделки. Работа в самом деле оказывается вполне заурядной, не только законной и налогооблагаемой. Мужчина занимается аукционным брокерством, скупает близкие к грани банкротства предприятия и их имущество. Не совсем вникаю во все сопутствующие детали, но дело — выгодное, хотя зачастую и рискованное, это я хорошенько себе усваиваю. Дабы убедиться в последнем, я задаю немало вопросов. А пока он на них отвечает, внимательно слушаю и снова невольно улыбаюсь, подставляя лицо морскому бризу, довольствуясь не столько потоком новой полезной информации, сколько больше пробирающим до глубины души тембром мужского голоса.
