Воскресенье. Хьюго идет играть в гольф. Я машинально одеваюсь, думая, как приятно мне делать это для Генри и как противно ради этих идиотов — банкиров и телефонных королей.
Позже я оказываюсь в маленькой темной комнате, запущенной, как заброшенный чулан. Вдруг я слышу сильный голос Генри, чувствую прикосновение его губ. Такое чувство, как будто я утонула в теплой крови. Он продирается сквозь мое тепло и влагу. Медленное проникновение, пауза, рывок — я задыхаюсь от наслаждения. У меня нет слов, чтобы описать это. Что-то совершенно новое.
Когда Генри впервые занимался со мной любовью, я поняла одну ужасную вещь: Хьюго слишком велик для меня, потому-то я никогда не могла получить удовольствие и насладиться соитием, а чувствовала только боль. Не в этом ли кроется секрет моей неудовлетворенности? Я содрогаюсь, когда пишу об этом. Я не хочу зацикливаться, не хочу думать, как неудовлетворенность влияет на мою жизнь, на чувство голода. Мой голод — обычная вещь. Генри меня удовлетворяет. Я достигаю оргазма, потом мы разговариваем, едим и пьем, а перед самым моим уходом он снова берет меня. Никогда прежде я не ощущала такой полноты жизни. Это уже не заслуга Генри, просто я стала женщиной. Я больше не чувствую себя так, словно во мне живут два человека.
Я возвращаюсь к Хьюго успокоенная и радостная, и мои чувства передаются ему. Он говорит:
— Я никогда не был с тобой так счастлив.
Похоже, я перестала уничтожать его, все время чего-то требовать. Неудивительно, что я так покорна с моим кумиром, Генри. А он — со мной.
— Понимаешь, Анаис, раньше я никогда не любил женщину умом. Все остальные женщины были интеллектуально ниже меня. А тебя я считаю себе ровней.
Он тоже, кажется, переполнен счастьем, таким, какого не знал с Джун.
Тот последний день, проведенный в гостиничном номере Генри, напоминал раскаленную добела печь. Раньше так кипели только мой ум и воображение, теперь же я ощущаю жар в крови. Цельность. Удивленная, я выхожу на улицу. Стоит поздняя весна. Вечер. Думаю, сейчас я бы не испугалась смерти.
Генри разбудил во мне настоящие чувства, и я больше не ощущаю голода, не чувствую себя никчемной в этом мире. Я нашла свое место. Я люблю его, но не закрываю глаза на то в наших характерах, что сталкивает нас, то, из-за чего мы можем разойтись. Я живу только настоящим. Оно так богато, так безгранично. Как говорит Генри: «Все хорошо, все хорошо».
Сейчас половина одиннадцатого. Хьюго ушел на банкет, а я его жду. Он успокаивает себя, взывая к моему разуму. Он думает, что я все время контролирую себя, и не догадывается, на какое сумасшествие я способна. Я хочу сохранить эту историю в тайне от него, прочесть лишь тогда, когда он станет старше и, как и я, освободит свои чувства. Если я расскажу Хьюго правду о себе, это убьет его. Совершенно естественно, что он развивается медленнее. В сорок лет он узнает то, что я знаю уже сейчас. Но одновременно он станет воспринимать вещи куда менее болезненно.
Я участвую в жизни Хьюго и огорчаюсь за него, как за ребенка. Это происходит оттого, что я очень люблю его. Мне бы хотелось, чтобы он был лет на десять старше.
В прошлый раз Генри спросил меня:
— Я оказался не таким грубым, не таким страстным, как ты ожидала? Мое творчество давало тебе повод ожидать большего?
Я очень удивлена и напоминаю слова, которые написала после нашей встречи: «Нагромождение слов распалось, литература отошла на второй план». Этим я хотела сказать, что наступила пора для настоящих чувств, что напряженная чувственность его романов — одно, а то, что мы переживаем вместе, — совсем другое, реальное.
Даже у Генри, в чьей жизни было множество приключений, в общем-то, нет доверия. Вовсе неудивительно, что и Эдуардо, и мне трагически его не хватает. То было хрупкое доверие, которое мы вырастили в последнюю нашу встречу, пытаясь исправить зло, которое невольно причинили друг другу, изменить ход нашей странной судьбы. Мы легли в постель только потому, что должны были так сделать с самого начала.
Моя подруга Наташа ругает меня на чем свет стоит за идиотское отношение к жизни. «Что еще за шторы для Генри? Какие туфли для Джун? А как же ты сама, как же ты?» — все время спрашивает она. Она не понимает, как я испорчена, как избалована. Генри подарил мне целый мир. Джун поделилась своим безумием. Господи, как я благодарна тебе за то, что на свете есть два существа, которых я могу любить, которые необыкновенно щедры ко мне, хотя и не могу объяснить Наташе, в чем заключается эта щедрость! Разве она поймет, если сказать, что Генри отдал мне свои акварельные краски, а Джун подарила свой единственный браслет? И даже больше.
В «Викинге» я, старательно подбирая слова, осторожно объясняю Эдуардо, что нам не следует больше встречаться, что наш общий опыт не может длиться долго и что это стало бы возвращением в прошлое. Все было очень хорошо, но мы не две противоположности.
Эдуардо сражен. Его страх, что однажды он потеряет возможность обнимать меня, оправдался. Почему бы нам не подождать, пока он не излечится до конца? Излечится? Что это значит? Зрелость, мужественность, цельность, способность завоевать меня? Я уже знаю, что он никогда не сможет этого сделать, но молчу. О, как ужасно видеть, что он так страдает! Между нами стоит Генри. Эдуардо умоляет меня:
— Давай еще раз пойдем в нашу комнату и просто побудем вдвоем. Поверь в мои чувства!
Я отвечаю:
— Мы не должны. Лучше сохраним навсегда в памяти то, что между нами было.
Мне не хочется уходить. Меня терзают дурные предчувствия. Но Эдуардо жаждет прояснить все до конца.
Сегодня наша комната была серой и холодной. Шел дождь. Я боролась с внезапно охватившим меня одиночеством. Если я когда-либо в своей жизни играла, то это было именно сегодня. Я не волновалась и не признавалась себе в этом. Эдуардо почувствовал неудовлетворенность, и мы наяву пережили многие страницы книги Лоуренса. Я впервые по-настоящему поняла их смысл, может быть, даже лучше самого Лоуренса, ведь он описывал только чувства мужчины.
А что чувствует Эдуардо? Ко мне он испытывает нечто гораздо большее, чем к любой другой женщине, — со мной он узнал вкус настоящей цельности, вкус мужественности.
Я не могла разбить ему сердце и продолжала облекать горькую истину в мягкие выражения:
— Не торопи жизнь. Пусть все идет медленно. Ты не должен так страдать.
Но теперь Эдуардо все знает.
Все похоже на ночной кошмар. Я хочу Генри. Сегодня я его видела. Он был со своим другом Фредом Перле — мягким утонченным человеком с мечтательными глазами. Мне нравится Фред, но Генри все-таки ближе, настолько близок, что я даже не могу долго смотреть на него. Мы сидели на кухне в их новой квартире в Клиши. Генри весь светился. Мы долго разговаривали, а когда я сказала, что мне пора идти, Генри увел меня в свою комнату и стал целовать. Фред находился совсем рядом. Он аристократ, очень чувствительный и ранимый человек, возможно, наше поведение его задело.
