В этот миг раздался женский стон; горький этот вопль пронзил душу Сандерса… он подошел ближе: и увидел, что человек, им убитый, вовсе не тот, кого хотел он поразить. Праведное Небо!.. В поверженном он узнал дочь свою… Это она, отважная Эрнестина, решившая сама отомстить за поругание или погибнуть! И вот уже, захлебываясь в собственной крови, испустила она тихий вздох в объятиях отца своего.
— О страшный час! За что настал ты для меня? — застонал полковник. — Эрнестина! Тебя, дочь моя, убил я собственной рукой! О, горе мне! Кто же подстроил роковой этот поединок?..
— Отец, — слабым голосом ответила Эрнестина, сжимая полковника в объятиях, — я не узнала вас. Простите, отец, что я осмелилась обнажить шпагу против вас… Простите ли вы меня?
— Великий Боже! И ты еще просишь простить тебя, когда моя рука отправила тебя в могилу! О, бедная душа, сколько еще отравленных стрел надобно будет Небу, дабы поразить нас?
— Это дело рук коварного Окстьерна… Ко мне подошел незнакомец и сказал, что сенатор просит меня хранить молчание во время поединка, дабы друзья его не пришли и не развели нас. Незнакомец описал одежду вашу, сказав, что именно так будет одет граф… Я поверила ему… О, гнусное скопище пороков!.. Я умираю… Но умираю в объятиях ваших: после всех бед, обрушившихся на меня, такая смерть для меня наиболее желанна. Поцелуйте меня, отец, и примите последнее прости злосчастной Эрнестины.
С этими словами несчастная умерла. Сандерс поливал ее тело слезами… Но месть заглушала боль. Он оставил окровавленный труп, дабы воззвать к закону. Погибнуть самому… или погубить Окстьерна! Лишь на судей осталась у него надежда… Он Не должен, не может более, не унижая себя, связываться с этим негодяем, ибо тот скорее прикажет тайно его убить, нежели отважится встретиться с ним в честном поединке. Покрытый кровью собственной дочери, полковник бросился в ноги городским судьям, изложил им ужасное стечение несчастных обстоятельств, разоблачил гнусности графа… Пробудив у них недовольство, возмущение, полковник напомнил, как из-за злого умысла предателя этого несправедливо решено дело Германа… Судьи обещали, что невиновный будет отомщен.
Несмотря на влияние, которым пользовался сенатор, его арестовали той же ночью. Уверенный, что все преступления его сойдут ему с рук, или просто не уведомленный шпионами своими, сенатор преспокойно спал в объятиях вдовы Шольтц: отомстив врагам своим, два чудовища таким образом отпраздновали победу свою. Их обоих препроводили в тюрьму. Дело велось со всей строгостью… Честность и неподкупность председательствовали на суде. Оба преступника наговаривали друг на друга, обвиняли один другого… Добрая память Германа восстановлена. Вдова Шольтц заплатит за злодеяния свои на том же самом эшафоте, где по ее вине умер безвинный.
Сенатор был приговорен к такому же наказанию, но король смягчил его, заменив казнь пожизненной ссылкой в рудники.
Из имущества преступников король Густав назначил полковнику пенсию в десять тысяч дукатов, а также пожаловал ему чин генерала. Но Сандерс ничего не принял.
— Сир, — сказал он монарху, — вы слишком добры. Если все эти милости вы предлагаете мне в награду за мою службу, то они непомерно велики, я не заслужил их… Если же этим вы хотите возместить утраты мои, то этого будет недостаточно. Сир, душевные раны не излечиваются ни золотом, ни почестями… Я прошу Ваше Величество оставить меня один на один с отчаянием моим; вот та единственная милость, о которой я прошу.
— Итак, сударь, — прервал рассказ свой Фалькенейм, — вот и вся история, которую вы просили меня рассказать. Мне жаль, что пришлось выполнить вашу просьбу, потому что нам еще раз надобно встретиться с графом Окстьерном; теперь вид его вызовет у вас отвращение.
— Я весьма снисходителен, сударь, — ответил я, — и склонен прощать любые ошибки, совершаемые под воздействием существа нашего. Злодеев, коих встречаем мы среди честных людей, что в большинстве своем населяют мир наш, рассматриваю я как некое отклонение природы, ибо та, украшая обиталище наше, чередует красоту и уродство. Но ваш Окстьерн, и в особенности вдова Шольтц, злоупотребили правом на слабость, предоставляемым человечеству философами. Невозможно мириться с подобными преступлениями. В поведении и одного, и другой есть обстоятельства, заставляющие трепетать от ужаса. Надругаться над несчастной девушкой в ту минуту, когда возлюбленный ее идет на казнь, затем убить несчастную рукой ее собственного отца — столь отвратительные поступки побуждают нас сожалеть о своей принадлежности к роду человеческому, ибо, к несчастью, ее приходится разделять с этими извергами.
Едва лишь я договорил, как появился Окстьерн и принес письмо. Он был достаточно проницателен и прочел на лице моем, что меня посвятили в историю похождений его… Он посмотрел на меня и обратился ко мне по-французски:
— Сударь, пощадите меня. Огромное состояние, блестящее имя, влияние — вот те сирены, лести которых я поддался. Познав горе, я познал и угрызения совести. Отныне я хотел бы жить среди людей, ибо уверен, что более не смогу ни сделать их несчастными, ни навредить им.
Бедняга сопроводил слова свои слезами, однако я не чувствовал себя вправе разделить их. Провожатый мой взял письмо и обещал сделать все возможное. Мы уже собрались уходить, когда увидели, что улица запружена толпой и та приближается к месту, где мы находились… Мы остановились. Окстьерн все еще был с нами. Постепенно мы разобрали, что во главе толпы шли двое мужчин, они о чем-то яростно спорили. Заметив нас, они направились нам навстречу. Окстьерн узнал их.
— О, Небо! — воскликнул он. — Что это?.. Полковник Сандерс в сопровождении министра рудников! А там еще и наш пастор… Значит, они пришли за мной, господа. Неумолимый враг мой настиг меня даже в недрах земных!.. Чего еще требует он, дабы утолить месть свою?
Окстьерн не успел договорить, как полковник приблизился к нему.
— Вы свободны, сударь, — сказал он ему. — Своим освобождением вы обязаны тому, кому нанесли безмерно тяжкое оскорбление… Сенатор, я получил освобождение ваше; король предложил мне чины, почести — я отказался от всего, испросив лишь одну милость — даровать вам свободу… Я получил ее, вы свободны и можете следовать за мной.
— О великодушный человек! — воскликнул Окстьерн. — Неужели это правда? Я свободен… и свободен благодаря вам!.. Вам, кто хотя и пытался взять жизнь мою, но все еще не покарал меня, как я того заслуживаю…
— Я был уверен, что вы догадаетесь о намерениях моих, — сказал полковник, — знал, что ничем не рискую, возвращая вам свободу. У вас не будет возможности злоупотребить ею… Впрочем, разве все несчастья ваши смогут искупить мои собственные? Разве обрету я покой, видя мучения ваши? Разве заключение ваше может искупить ту кровь, что вы пролили? Я был бы столь же жесток, как вы… и столь же несправедлив, если бы верил в это. Разве, заключив человека в тюрьму, общество тем самым исправляет зло, что причинил он… Нет, если общество желает, чтобы человек искупил содеянное им зло, надо отпустить его на свободу. Тогда все станут творить добро, вместо того чтобы прозябать в оковах. Все, что изобретает деспотизм у одних народов или строгость законов у других, сердце честного человека отвергает… Уходите отсюда, граф, уходите, повторяю вам — вы свободны.
