Жесткий отпор Москвы должен был остудить пыл, но на самом деле нет.
Прочищаю горло.
— А что?
— Проблемка у нас с ней. Небольшая. Хорошо бы решить в максимально короткие сроки.
Рыбаков говорит это таким тоном, будто сейчас предложит придушить и закопать под кустом неудобную девицу. Подаюсь вперед и бубню ровно, предельно официально:
— Проблем у нас много, и больших, и поменьше, по мере сил решаем. Но ни эколога, ни кого другого из своей команды я унижать не дам. Это как минимум неспортивно. И способствует разложению коллектива.
Никому не нравится, когда речь лишена красок. Иногда этим простым приемом я пользуюсь на работе.
Рыбаков пробует рассмеяться, смех каркающий, перерастает в кашель. Успокоившись, ПалСаныч продолжает:
— Наша Элина не просто пизда московская, которую заслали шпионить. — Он наклоняется и шепчет: — Братец у нее, оказывается, депутат, шишка крупная.
Вера приносит кофе, ставит перед нами чашки.
Быстро осмысливаю новые знания. Сегодняшний образ Москвы явно для прогулки по каким-нибудь Патрикам, поэтому логично, сходится. Я жду продолжения, но его нет.
— И? — подсказываю, когда за Верой закрывается дверь.
— Что «и»?
— Депутат, и что? У нас разработка нового, нетоксичного, крепкого пластика. Доки в идеале, процесс кристален. Чего бояться-то? Пусть проверяет, если нашим политикам больше делать нечего.
— При чем здесь проверяет?! Платон! — Рыбаков вскакивает с места. Потом снова присаживается.
— Да плевать, кто у нее брат, хоть Папа Римский. К работе это вообще никак не относится.
— Относится напрямую! — рявкает он, в глаза пялится. В итоге выдыхает и обмякает в кресле. — Ладно. Ты занимаешься производством, вот им и занимайся. Просто делай то, что я говорю. И продержимся.
— Например, что?
— С этого момента Элина Одинцова не бесполезный эколог, а важный сотрудник. Подниму ей зарплату, ты побухти для антуража, я приду и на место тебя поставлю. Скажи ей… не знаю… что будь твоя воля, она бы в кладовке сидела. А я за нее заступлюсь.
— Э-э. Вы меня что, в расход пытаетесь пустить? Так не получится. — Усмехаюсь: — Ну и Элина не тупая, спектакль просечет моментально.
Смотрим друг другу в глаза. Я добавляю:
— Ни мучить ее, ни лебезить перед ней я не стану.
— Не просечет. Знаю таких дамочек, которые сами всего добились в двадцать лет, а то, что в школу их возил личный водитель на лимузине, просто совпадение. Я жизнь положил на то, чтобы карьеру построить, у меня ипотека еще не погашена. Ты сам прекрасно знаешь, какая у нас задница по всем пунктам. Авансы не возвращают, московские рекомендации не выполнимы. Если не справимся, нас еще и оштрафуют за провал гранта. Я подозреваю, это не столичные коллеги Одинцову прислали, а брат-депутат натравил с проверочкой.
— Да расслабьтесь вы. Прорвемся.
— А ты, я смотрю, спокоен как удав. Все в порядке у тебя, Платон.
— У меня да.
— Искренне рад, что у кого-то в нашем центре все в порядке.
— Могу идти?
— Кофе глотни, кому Вера варила? Чего завелся так? Гордый? Молод ты еще для своего поста. — Рыбаков снова подскакивает, делает круг по кабинету. — Слишком молод. Гибким нужно быть, это свойство если не врожденное, в себе воспитывать нужно. Пригласи Одинцову на свидание, а?
Отставляю чашку.
— Я ее приглашу, конечно, но если решу сам. А не из-за брата-политика, окей, ПалСаныч? Так не надо делать.
Поднимаюсь и иду к выходу. В спину ударяет: «Вылетишь». Я качаю головой и толкаю дверь.
Напряжение растет. Если бы производство состояло только из производства, было бы комфортно работать. Но, блядь, в современных реалиях ты занимаешься чем угодно, только не тем, за что платят зарплату.
День с раннего утра не задался. Не покидает ощущение, что я попал в неконтролируемый занос. Действую наобум, что ненавижу больше всего.
Когда прямым текстом говорят, что не нравишься, сложно предлагать варианты. Резкие отказы — обезоруживают. Нервная система троит. Понимаю, как нужно поступить правильно, но внутренне сопротивляюсь. Потому что помню Москву нежную и податливую.
Жду начала рабочего дня, чтобы увидеть ее и подумать, что дальше. Дурацкая ситуация. Я ревную Элину. Ревную к собственному брату, с которым мы вечером будем тестировать Акулу.
В тот момент, когда кажется, что хуже в этот гребаный день быть просто не может, двери лифта разъезжаются, и я вижу толпу женщин.
Одна из них, что впереди, — моя мать. А та, что в конце самом, — эколог в белом пальто. И фигурально, и прямо выражаясь.
— О! А вот и Платон! — восклицает мама радостно. — Как я и говорила, он здесь работает на высокой должности. Только на другом этаже. Ты наверх, сынок? Заходи скорее. Девочки, потеснимся!
Элина расплывается в едкой улыбке, проходится ехидным взглядом. По-другому, видимо, не умеет. Она шепчет: «Мамина корзиночка» — и закатывает глаза, дескать, боже упаси от такого счастья.
Меня снова ведет.
Глава 21
Где же теннисный мячик?
Я стою не двигаясь, кровь бахает в висках. С детства знакомое ощущение.
Потом отмираю, развожу руками. Ну раз ты так, Москва, — принято. Играем по твоим правилам, я уступаю.
— Доброе утро. Поезжайте, я по лестнице, — говорю громко. — Перегруз будет.
— Не будет, ты вон какой худенький. Девочки, давайте втянем животы. Платон, заходи!
Одинцова громко прыскает. Глаза опускает, но улыбка на кукольном личике настолько довольная, что в красках вспоминается, почему идею замутить с новенькой я забраковал еще на начальном этапе.
Делаю шаг, захожу в лифт. Двери закрываются.
— Платон, ничего, что мы заскочили? — тем временем вещает мама. — Девочки с работы никогда не были в нашем научном центре, я пообещала провести небольшую экскурсию. Мы не будем отвлекать, просто оглядимся.
Она выслуживается перед коллегами? Пока дома сидела, коллектив обновился. Но лучше бы принесла им булок, вон с Одинцовой как прокатило. Купила всех моих инженеров за кексы.
— А как вас на входе-то пропустили?
— Меня всегда пропустят, пф! Если что-то не так, Паше позвоню. А про девочек — так я сказала, что ты ручаешься.
Охраннику надо втащить сегодня же: женщин этих я впервые в жизни вижу, чтобы ручаться. Что за блажь?
Одинцова убирает волосы за уши, оголяет шею. Смотрю на ее губы, изучаю лицо.
В Москве много красоты, которую я поначалу не заметил. На нее хочется смотреть. Возможно, именно по этой причине она до сих пор не огребла ни от кого за грязный язык. Или же дело в крутой семье? У нас здесь за базаром народ привыкает следить с детства. Либо ты воспитан, либо бит.
Она поднимает глаза и расцветает лицемерной улыбкой.
— Элина Станиславовна, доброе утро, — говорю непринужденно. — Как вам идет белое пальто. Будто в нем родились.
— Здравствуйте, Платон Игоревич, спасибо, мне уже говорили, — кротко отвечает она, потупившись.
Сексуальные фантазии слишком пока очевидные. Отворачиваюсь, чтобы не разгоняться.
Лифт останавливается, двери разъезжаются. Три женщины, ровесницы матери, и одна, примерно моя, — выходят первыми. Делаю жест, пропуская Элину. Вздернув подбородок, она выплывает лебедем.
— Платош, а можно нам лабораторию посмотреть? Ты говорил, как раз пришло дорогое оборудование. Которое стоит много миллионов.
— Нельзя. Это закрытая территория, — отвечаю не грубо, но категорично.
Мама объясняет вполголоса:
— Нельзя, видите. Разработка и правда секретная, Платон здесь за все отвечает. Огромная ответственность. Он защитился в двадцать три, карьера головокружительная. Его даже приглашали в немецкий университет преподавать.
Элина проходит на свое место и начинает раскладывать вещи. Женщины тем временем решают, что выжали из кабинета все возможное, и собираются в кафе.
— Платон, угостишь нас кофе? — с надеждой спрашивает мама. Якобы незаметно, при этом очевидно для всех вокруг кивает на молоденькую коллегу.
