Очень спокойно она подставила щеку для легкого прощального поцелуя и исчезла за дверью. Арман остался стоять на тротуаре, в который раз за вечер чувствуя себя обманутым глупцом. Не сомневаясь, что Мадлен пригласит его к себе на бокал вина, а возможно, и для чего-нибудь большего, Арман, выходя из такси, расплатился с шофером. Машина уже уехала; оглянувшись, он увидел, как на повороте на авеню Клебер мелькнули красные огоньки задних фар. Осенний вечер был холоден и уныл, густой сырой воздух предвещал дождь.
Арман пересек улицу и, остановившись на противоположной стороне тротуара, взглянул на занавешенные окна квартиры Иверов во втором этаже. Всего лишь неделю назад они стояли с Мадлен позади этих занавесок в темноте, и он ласкал обнаженную маленькую грудь под ночной рубашкой! Ах, какой это был незабываемый вечер, какие восхитительные ощущения он испытывал, наслаждаясь стройным телом, в то время как Мадлен осторожно выглядывала из окна, наблюдая за Пьером-Луи. Под воздействием обстоятельств он пришел в необычайное возбуждение, и она тоже — если бы он ее не поддержал, то она упала бы на пол.
При столь сладостном воспоминании верный товарищ Армана, до того спокойно спавший, очнулся и приподнял голову. С недостающей пуговицей, оторванной Доминикой, полосатые шелковые трусы Армана держались кое-как, поэтому его любопытному и беспокойному приятелю ничего не стоило пролезть сквозь образовавшуюся прореху. А поскольку властный инстинкт требовал, чтобы он проникал как можно глубже в любое свободное пространство, то он и вылез нахально наружу и терся об атласную подкладку пальто.
«Мой бедный друг, — обратился Арман к обделенному товарищу, — прекрасная Мадлен покинула нас, тебя и меня. Удовольствие, которого ты требуешь, недоступно нам на этот раз. Она — там, наверху, за занавесками гостиной, а мы здесь, на тротуаре, подавленные общей тайной о горячем приеме, который тебе был совсем недавно оказан в другом месте. Я слишком расстроен, чтобы предпринять поход в „Шабанэ“, или в „Мэ-зон Жюно“, или в какое-нибудь иное место, где обитают доступные молодые женщины. Делать нечего, надо отправляться домой и ложиться спать».
На следующее утро после столь неприятных и унизительных событий Арман сидел в гостиной, потягивая кофе и просматривая газету, когда вошла мадам Котье и объявила о приходе мадам Делаваль. Можно себе представить изумление Армана! Мадам Котье была вдовой средних лет, приходившей каждое утро выполнять кое-какую работу по дому. Обязанности ее были необременительны. Она покупала газету в ближайшем киоске и свежие булочки в пекарне, варила кофе, убирала квартиру, стирала и гладила рубашки и в конце концов стала абсолютно необходимой в холостяцком жилище Армана.
Прежде чем Арман успел возмутиться и велеть мадам Котье выпроводить непрошеную гостью, Доминика ворвалась в комнату и, обойдя домработницу, весело приветствовала хозяина, удобно устроившегося в кресле в пижаме и халате, а рядом на маленьком столике стоял кофейник и тарелочка с круассанами.
— Здравствуй, Арман, — улыбаясь сказала Доминика. — Извини за столь ранний визит, но я проезжала мимо и решила заглянуть, чтобы рассказать тебе кое-что, что может тебя порадовать.
На ней была чрезвычайно элегантная долгополая шуба из шиншиллы изысканного серого оттенка и маленькая темно-серая шляпка, облегавшая голову. Щеки раскраснелись от утреннего холода, и, стянув черные замшевые перчатки, она быстро потерла руки друг о друга, чтобы согреть их. Мадам Котье вышла, вернувшись к своим делам, а Доминика уселась в кресло напротив Армана. В ответ на ее приветствие тот слегка приподнялся и, не выказав и намека на желание коснуться ее руки, опять опустился в кресло, подозрительно глядя на гостью.
Ни на секунду он не поверил, что она всего-навсего проезжала мимо. Было только девять часов утра, Доминика никогда не поднималась так рано, а тем более не отправлялась по делам. Арман был уверен, что она явилась с какой-то тайной целью, однако последующие слова застали его врасплох.
— Я зашла извиниться, — сказала Доминика, — я искренне переживаю из-за того, что случилось вчера. Я вела себя ужасно, и нет мне оправданий. Выпила я не больше двух бокалов шампанского. Ты, должно быть, подумал обо мне Бог знает что.
Она сокрушенно пожала плечами — жест, выразивший огорчение, получился весьма обворожительным. По доброте натуры Арман никогда не мог устоять, когда к нему взывала хорошенькая женщина, и он немедленно и снисходительно принял ее извинения.
— Прекрасно, значит, мы опять друзья, — сказала она, вставая, как будто собиралась уйти теперь, когда они примирились.
Но не тут-то было. Очень скоро Арману пришлось убедиться, что покинуть его дом, по крайней мере немедленно, отнюдь не входило в намерения Доминики. Она развязала узел на розовом шелковом шарфе, обмотанном вокруг шеи, и выпустила концы наружу, обнажив гладкую шею и грудь. Единственным украшением на шее был маленький золотой крестик на цепочке. Арман уставился на нее в недоумении, пытаясь догадаться, что последует дальше. И когда она, улыбаясь во весь рот, полностью распахнула шубу, он увидел, что другой одежды под ней не было. Однако нельзя сказать, что это прекрасное тело было совершенно голым, — вокруг талии был застегнут пояс из белых кружев и атласа, поддерживающий серые шелковые чулки.
— О Доминика, зачем ты это делаешь? — спросил Арман, глубоко вздохнув.
— Я подумала, что было бы неплохо напомнить тебе о том, что ты потерял, — ответила она, держа шубу распахнутой. — Почему это ты вдруг перестал считать меня привлекательной, после того как всю ночь покоя мне не давал? Или я подурнела?
Арман не мог оторвать глаз от обнаженной груди — большой, круглой, с удлиненными темно-красными сосками. Ему живо припомнилось, как он наслаждался прикосновением к ней в те дни, когда он и Доминика были любовниками. Взгляд скользнул ниже, к чувственной округлости живота, перерезанной поперек белой полоской пояса, и яркие воспоминания о радостях, доставленных ему этим мягким животом, замелькали в голове. Арман перевел глаза еще ниже, к густым светло-каштановым завиткам, покрывавшим нежный персик, который он так часто и с неизменным удовольствием разламывал. Арман снова вздохнул.
Красные губы Доминики змеились в усмешке, пока она наблюдала, как хорошо знакомые ей выражения сменяются на восхищенном лице Армана. Она приблизилась к креслу, на котором он сидел, и опустилась перед ним на колени. Не говоря ни слова, она развязала пояс халата и рывком расстегнула пуговицы на алой пижамной куртке, а штаны спустила вниз — таким образом, одним движением ее руки Арман оказался обнажен от горла до колен. Его неугомонный дружок уже вытянулся во всю длину и, когда она принялась гладить его, благодарно подрагивал, напоминая довольного, виляющего хвостом пса, которого хозяин гладит по голове.
