— Я слыхал, что женщин отдают на поругание быкам...
— Умолкни, паршивец! — воскликнула Алькандра.
— ... Но представления не имел, — продолжил Эпей невозмутимо, — насчет особого значения, придаваемого подобной пакости.
Копейное лезвие проткнуло кожаную тунику и едва ли не на целую пядь вонзилось в тело мастера. Эпей охнул и дернулся.
— Ежели ты, — раздалось яростное шипение, — еще хоть единый раз посмеешь изрыгнуть подобную хулу, будешь заколот без пощады и снисхождения!
— Оставь, Рефий! — внезапно расхохоталась Элеана. — С варвара взятки гладки. Уверена: он действительно ни о чем не подозревал. И все же, зачем ты вмешался? И, кстати, как попал в пределы Священной Рощи?
— Перебрал маленько во время городских торжеств, — облизнул пересохшие губы Эпей. — А возвращаться, кренделя выписывая, посовестился: ведь у вас не принято пировать и веселиться в первый вечер! На улице ночевать — сама понимаешь, госпожа, небезопасно. Монеты кончились. Вот я двинулся в предгорья, соснуть под стволом дубовым до рассвета. Пробудился от жажды, отправился водицы разыскать. Повстречал белого быка...
— Священного Аписа, — поправила Элеана.
— Священного Аписа, — послушно повторил Эпей. — Попросил дозволения прилечь неподалеку, чтоб сызнова не брести к воде, когда в глотке Пересохнет опять. И только-только приноровился угнездиться — глядь, огоньки блуждающие движутся, да прямиком ко мне! В Греции поверье существует...
— Знаю, — прервала верховная жрица. — А дальше.
— Юркнул в сторонку, хотел было скрыться незамеченным, только уж поздно было. А...
Эпей смешался и смолк.
— А?.. — выжидающе сказала Элеана.
— А когда увидел, как девчонку против доброй воли буг... священному Апису вручить намереваются, подумал: надобно пособить бедняге. Иначе как уважать-то себя прикажете? Статочное ли дело, беззащитной на помощь не придти? А насчет обряда священного, ритуала нерушимого, — поспешно прибавил Эпей, — ни сном ни духом не ведал. Да ежели бы знать, что роща заповедная, ноги моей бы там не было! Никто ведь себе самому не враг, госпожа! Каюсь, горько сожалею, покорнейше прошу миловать. Не по злому умыслу в перепалку встрял, по недомыслию да по неведению.
— Но кощунство свершилось! — объявила Ариадна. — Сто плетей, год подземной темницы и позорное изгнание — вот участь, назначенная столь бесстыдным негодяям.
«Слава Гестии-заступнице, хоть не четвертуют, — мелькнуло в голове Эпея. — Попробовал бы чужак опрокинуть жертвенник в беотийском или фессалийском храме! Но сотня плетей!..»
— Наказание назначает Великий Совет, Ариадна, — улыбнулась верховная жрица. — Человек, нанесший служительнице Аписа оскорбление действием, достоин пятидесяти плетей. Поелику чужестранец неопытен и непросвещен, оскорбление, полагаю, можно признать непреднамеренным. Обиду нанесли из благих, пускай совершенно ошибочных, побуждений. Сам обидчик во всеуслышание заявляет о раскаянии, смиренно просит о милости. Думаю, пяти плетей окажется довольно.
— А кощунство?! — уставилась на Элеану пострадавшая. — Ведь из-за его глупости Апис покрыл Аэлу, а не Мелиту, как следовало!
— Мастер Эпей, — с изрядной расстановкой молвила Элеана, — отнюдь не свершил кощунства. Напротив, предотвратил оное!
Трудно сказать, кого из троих — Ариадну, Алькандру или Эпея — последняя фраза Элеаны поразила больше. Воины хранили полнейшую невозмутимость, однако два женских и одно мужское лицо буквально вытянулись. Алькандра приоткрыла рот, осеклась, навострила слух. Ошеломленная Ариадна промямлила:
— Элеана, ведь он покушался убить меня! Лишить жизни жрицу!
— А уж это, осмелюсь доложить, поклеп! — возразил Эпей.
— Клит! — воскликнула Ариадна. — Покажи госпоже клинки, отобранные у негодяя!
Клит выступил вперед и с почтительным поклоном рассыпал зазвеневшие лезвия на пол, подле ног Элеаны.
— Видишь? — спросила Ариадна, извлекая шестой, недостающий кинжал из-под свободно окутывавшего ее тело хитона. — Одна и та же работа, на Крите эдаких ножей отродясь не делали.
— Кинжал, действительно, мною выкован, — прервал Эпей. — И мною брошен. А на убийство я не покушался.
— Голословное отрицание! Преступник!
— Могу привести немедленное и убедительное доказательство, — молвил Эпей. — Велите стражникам прицелиться в меня копьями, а ножички на минуту отдайте.
— Считаешь нас безумцами? — с презрением спросила Ариадна.
— Напротив. Полагаюсь на здравое рассуждение верховной жрицы, — ответил Эпей, моля всех эллинских богов о помощи. Полагаться и впрямь следовало только на разум и решительность Элеаны.
— Хорошо, — после короткой паузы сказала последняя. — Копья наизготовку... Подбери свои кинжалы, мастер.
Эпей приблизился, левой рукой сгреб лезвия, повернулся, прикинул расстояние до кедровой двери.
— Коли чуток поврежу резьбу, исправлю собственноручно, — заверил он, глядя на Элеану через плечо. — Видишь, госпожа, вон того маленького спрута, который щупальца топырит во все стороны?
Умело и тщательно изображенный на уровне человеческой головы осьминог был навряд ли больше ладони. Мастера и его разделяло не менее десятка локтей.
Во взоре Элеаны промелькнула искорка:
— Разумеется, вижу. Намереваешься попасть в этого милого крошку? И что докажешь?
— Когда я намерен убить, — негромко произнес Эпей, — то убиваю. Но за всю жизнь мою жертвами этих клинков становились лишь усевшиеся на стволах бабочки. И то в раннем детстве. И то нечасто. Однажды мне довелось ранить четверых нападающих, однако ранить — и ничего более. Коль скоро я покусился бы уничтожить сию достойную жрицу, она уже бы не стояла здесь. Доказываю, госпожа!
Пять кинжалов один за другим, почти безо всякого заметного промежутка мелькнули, цокнули, впились в дерево. Острия вонзились меж тоненькими щупальцами головоногого, совсем рядом с его пузатым, глазастым телом.
Осьминог остался невредим.
Воины, позабыв о необходимости следить за Эпеем в оба и разить при первой угрозе, онемели от восхищения и приопустили копья. Молодой Рефий внятно свистнул.
— А теперь, крошка, — обратился Эпей к резному спрутику, — не обессудь, я вынужден тебе синяк поставить... Нож воткнется в пол, точно в двух локтях от двери, прямо, точнехонько посередке.
Целился мастер на одно-единственное мгновение дольше прежнего. В теле осьминога возникла заметная выбоина, кинжал отлетел, перевернулся и задрожал, вонзившись, как и было обещано, в сосновую, тщательно отполированную плитку, из множества которых состоял пол «дельфиньего чертога».
— Взываю к опытным, закаленным воинам, — сказал Эпей. — Справедливо ли толковать о покушении на убийство?
