— Если знаете, что я просто из другого мира, почему продолжаете так меня называть?
— А как мне тебя звать?
— Елизавета. Лиза.
— Славно, Лиза.
— Да куда уж славнее. Ну, так что?
— Ох и дерзкая ты! Впрочем, другие были дюже смелые. А где они тепереча?
— Где?
— Знамо. Ветер давно развеял пепел.
Вот, значит, как. Вопреки почти удушающему равнодушию закрался легкий страх. Говорят, гореть заживо — это худшая смерть, которую только можно представить.
— Вы мне угрожаете.
— Дура, князь никогда не угрожает. Ты спросила — я поведал. Чем же ты не довольна, ведьма?
— Лиза, — прямо-таки тупая храбрость, знаю.
— Лиза, — не повелся Владимир. — Я ведаю то, что не могут знать другие. И желаю оставить как есть.
— Вы про множественность миров? Скажу честно: у нас о таком тоже только книжки пишут. Верят единицы, и то…фанаты фэнтези и прочей фигни.
Сомневаюсь, что он понял вторую часть предложения, но с умным видом покивал, дескать, пффф, сам прекрасно знаю, тоже мне, новость.
Я решила чуть сбавить обороты.
— Вообще-то я сама к вам собиралась, мне Яга подсказала. Вроде как вы помогаете таким как я. Так что бить по голове и связывать — лишние меры.
— Да ты что? — по-моему, опять его развеселила, но смех оборвался резко. — Подумай пока, на что ты готова ради того, чтобы не потерять свою жизнь.
Боже, сколько пафоса!
— А есть разные варианты?
— Завсегда есть…Лиза. Подумай хорошенько.
После этого странного разговора отношение ко мне явно изменилось. Вместо жестких корок и воды стали приносить каши, порой даже на молоке, и хмельной мед. Споить меня хочет, чтобы быстрее решала? А что решить-то, если так ничего и не знаю? Вопрос на миллион.
Он вернулся, когда я почти была готова сама передать ему свое послание. Типа «понятия не имею, дядя, чего ты от меня ждешь, но если не надо убивать детей и есть человечину, возможно, мы договоримся». Пускай лично явится, чтобы уточнить детали.
Я не стремилась к переговорам, просто устала сидеть и ждать своей участи. У меня было много времени обдумать то, что творится в этом мире. Здесь будто альтернативная история вершится, в которой добро и зло меняются местами. И былины моей реальности, даже если бы я помнила их наизусть, вряд ли помогли бы выжить в этой. То, что творится вокруг, невозможно истолковать в пользу князя. Я видела, что делали его воины в городе оборотней. Убивали. Грабили. Проявляли жестокость, которая присуща насильникам и мародерам, но никак не хорошим парням из сказок про Соловья-разбойника. Они — настоящие разбойники. А их князь — отнюдь не положительный персонаж. Значит, ничего хорошего от него ждать не стоит.
— Ты подумала, Лиза?
— Да.
— Поведаешь?
— Разумеется. Только, прежде чем ответить, скажу, что у меня есть некоторые условия.
— Ставишь условия князю?!
— Ставлю встречные условия человеку, который дает мне слишком скудный выбор.
— Интересно послушать.
— Без проблем. Я не знаю, чего вы от меня ждете, но в курсе же, что волшебничать я не умею? Вижу, в курсе. Так вот. Мое условие: вы отпускаете меня и оставляете в покое жителей Троедубья. Совсем. Абсолютно. Пусть люди живут нормально.
— Глупая баба! Земля Соловья теперь часть…
— Тем более. Раз вы сами называете себя справедливым, то, как руководитель этой земли, пусть новоприобретенной, должны заботиться о его жителях. Разве не так? Или у вас тут другие законы? В любом случае, я от своих слов не отступлюсь.
— Я вот мыслю, — проговорил медленно. — Длинный твой язык тебе не понадобится в делах наших. Может, вырвать?
— Вырывайте. Только тогда я ничем помочь не смогу.
— Считаешь, я настаивать не умею?
— Не сомневаюсь, у вас в загашнике куча мастеров по изуверствам и пыткам. Только, если бы вы могли, я бы уже была похожа на кусок мяса. Но вы же до сих пор этого не сделали, верно? Значит, вам нужна сравнительно целая ведьма, как принято меня тут называть.
Я говорила медленно, но громко, чтобы смысл сказанного доходил до жестокого князя, и чтобы он не сомневался в том, что мое решение не изменить.
Как я упоминала, время принять решение у меня было. В том числе, и о том, в чем я призналась себе по пьяни не так давно. А сейчас кажется, полжизни назад. Я влюбилась в Соловья, первый раз полюбила по-настоящему. И моя любовь, первая и, подозреваю, последняя, ибо жизнь в этом мире длинной не будет, убита, а я вынуждена смотреть в глаза тому, кто распорядился это совершить.
— Ты…
— Вы сжигали выходцев с той стороны? Почему не сожжете меня? В чем подвох?
— Ты должна…
— Вам я ничего не должна! — в эту фразу я вложила всю ненависть и боль, которые сейчас испытывала. — Но иду навстречу, потому что надеюсь на выполнение условий. Иначе клянусь…
— Что ты можешь?
— О, не уверена, что вы знаете о моем мире достаточно! Кто ведает, на что я способна на самом деле, правда?
Это было угроза, причем спонтанная, не имеющая под собой никаких доводов, но то ли голос прозвучал громче, то ли простое совпадение, но последнее слово неожиданно подхватило эхо, разнеся по коридору «правда…правда…». Надо отдать должное Владимиру, мускул не дрогнул, нервы у такого человека должны быть стальные, но что-то в его взгляде изменилось. Вряд ли он стал меня бояться, надеяться на это глупо и не дальновидно. Мой блеф раскусить легче, чем раскрытую фисташку. Но я осталась собой довольна.
— Если вы принимаете мои условия, я слушаю ваши. Что я должна сделать?
Глава 23. Полный крах
Соловей кое-как сел. Получилось не с первого раза. Оглядел себя. Рана в области сердца загноилась и покрылась желтой корочкой. Руки слушались плохо, наконечники стрел торчали из обоих плеч. Кажется, прошли насквозь. Нога распухла, но двигалась, отдаваясь тупой болью. Ничего, заживет. Раз еще не помер, значит, в ближайшее время этого не случится.
Его подстрелили, когда он понял, что войско у пригорка — всего лишь приманка, чтобы выманить его подальше от града. Бросился назад, но опоздал, визги женщин и плач детей донеслись из-за стен. Обратно долететь не успел. Сразу несколько стрел попали в оба крыла, грудь и ногу. Что было дальше — не помнит. Как оказался посреди леса, тоже.
Соловей поморщился и поднялся. Повело в сторону, чуть не упал, ухватившись за тонкий ствол, выстоял. Нужно попасть в Троедубье, узнать, что там. Выстоял ли град.
Пелена боли и беспокойства за своих застила глаза. Он видел, что люди князя прорываются. Боги, сделайте так, чтобы у них ничего не вышло!
А она? Что с ней? Дышать стало еще тяжелее. Если с Лизой что-то случилось…
Сейчас бы добраться до лагеря, там завсегда оставались пара-тройка оборотней для пригляда.
Шел долго. Падал несколько раз, неудачно приземляясь, кажется, вывихнул и без того опухшую как медвежья лапа, лодыжку, часто останавливался, чтобы передохнуть. Мысли сменялись одна другой роем жужжащих пчел, но одна особенно не давала покоя: что с его людьми? Сумели ли отстоять Троедубье?
Не он брал на себя ношу ответственности, Боги возложили сами, но ему ее нести. И, кажется, он не совладал с ее весом.
Думы о Лизе были самые мрачные. Ее образ, последний, который видел перед битвой, острым ножом резал часто бьющееся в груди сердце. Злость, почти ненависть во взгляде, обращенном на него — за что? Ему-то казалось, ей так же необъяснимо хорошо рядом с ним, как и ему. Или притворялась? Но для чего? В чем ее женское коварство?
Бабы как таковые никогда не были для него загадкой. Вернее, он сам никогда не стремился копаться в их сущности. Зачем нужна девица? Управляться в хозяйстве, обстирывать-кормить-поить своего мужика, да в ночи доставлять удовольствие. Та же Любава, которая как боярская дочь была нежнее и ласковее прочих, знала свое место и редко когда спорила. Только раз, и то, думается, он довольно объяснил ей, что больше не желает знаться.
