Кстати, именно хозяина борделя я и должна была увидеть в тот самый первый вечер. Мило — албанец. Когда я по глупости спросила, приятный ли он человек, мне с сомнением в голосе ответили, что иногда он бывает и таким тоже. В итоге я не встретилась с ним сразу же, и у меня было время задать тот же самый вопрос пяти разным девушкам перед нашим знакомством. Помню, как Миша, самая молодая и самая деликатная из них, перед тем как ответить мне, посмотрела слева направо. Она не проявляла ни особой уверенности, ни энтузиазма:
— Да, пойдет.
— Это хорошее место?
— Да, да. Пойдет.
В Манеже я задала все свои невинные вопросы, и ответы, которые я получила, сегодня кажутся мне просто-напросто ужасными. Как то, как домоправительница высокомерно нахмурила брови, когда я спросила, бывают ли у некоторых клиентов особые фантазии: «Я забочусь о том, чтобы все было в порядке, чтобы никто не выходил за рамки установленного времени и чтобы клиент платил. Но я не хочу знать, что происходит в комнатах».
Она помахала ладонями в воздухе, показывая, что откровенные рассказы в случае чего тоже привели бы ее в плохое расположение духа, равно как и плохой запах. Помимо уборки и контроля за порядком, в перечень рабочих обязанностей этой молодой дамы входило: встретить клиентов, провести их к хозяину, предупредить работниц гарема, разошедшихся каждая в свой угол, и организовать «презентации» девушек. Услышать выбор клиента или угадать по его неловким описаниям, какая девушка из шести или двадцати представленных понравилась ему. Предупредить выбранную счастливицу и внимательно записать в регистре имя девушки, отведенное время и выбранную комнату. Принять оплату наличными или картой. После проводить до двери удовлетворенного и освободившегося от денег клиента, убедившись, что он остался всем доволен, но до этого, самое главное — за пять минут до конца отведенного времени постучать в дверь спальни с заботливой пунктуальностью дуэньи.
Бордель не мог бы существовать без строгих правил. Не нужно работать там, чтобы понять, что управляться с двадцаткой девушек, их гормонами и приносящими деньги красивыми телами сложнее, чем с пятьюдесятью официантками. На базе одних и тех же общих правил каждый публичный дом может по своему усмотрению дать чуть больше свободы или же забрать ее — каждый бордель дорабатывает свой внутренний регламент. Проститутка ли вы, клиент ли, вы быстро пронюхаете, кто заправляет учреждением: мужчины или женщины. Становится ясно, держат ли здесь кур, помахивая плеткой в их сторону, или независимых работниц, чувства которых надо оберегать.
Девушки никогда не приходят в Манеж в обычной одежде. Их выдает тысяча кричащих деталей.
Те молоденькие украинки, загруженные пакетами и ведущие на поводке со стразами невероятных мальтийских болонок по имени Бижу и Шери, кажется, что они всегда забегают сюда между походами по магазинам на авеню Монтень.
«Здесь можно заработать много денег, если вести себя разумно, — сказала мне домоправительница, работавшая в первый вечер. — Но большинство девушек растрачивают все. Иногда они говорят, что им тяжело платить арендную плату за квартиру! Я не понимаю, как такое возможно».
Единственная обязательная вещь для работниц Манежа — это каблуки. Проститутку здесь узнают по их высоте и изгибу. В остальном девушки имеют полную свободу в выборе одежды, главное играть по-честному и не показывать больше голого тела, чем твои коллеги. Никакого белья, только ультракороткие платья и шорты — фестиваль голых ног, подчеркнутых окантовкой самоклеящихся чулок. Однако можно ли сказать, что девушки в Манеже самые красивые в Берлине, как это написано на их сайте и визитной карточке? Поверьте мне, по приезде я их всех находила красивыми. Это был тот тип женщин, чья покачивающаяся походка взывает к плохим мыслям и непредвиденным расходам. У них были все те дешевые побрякушки, которые стыдно надеть даже в самый неприятный клуб Парижа, макияж, будто нанесенный лопатой и плохо скрывающий посредственные капризные черты. Синтетические материи облегали их задницы настолько, что можно было забыть о складках, чрезвычайно заметные дополнительные волосы, прилепленные к черепу, чтобы компенсировать слишком тонкую или гладкую шевелюру… Что-то горящее и полное жизни, пресыщенное от этой иллюзии красоты, висящей на ниточке, рассыпается, стоит только посмотреть поближе, и тогда остается лишь запах голого мяса.
В этой профессии быстрее, чем в других, и это никого не удивит, теряешь девственную непорочность. И я говорю о наивном представлении, согласно которому легко сидеть на протяжении одиннадцати часов в ожидании клиента с надеждой заработать за месяц около пяти тысяч евро. И если вас, как меня, ждет написание книги, пока половина из этих одиннадцати часов совершенно свободна, это кажется плевым делом. Но господь свидетель, что в течение двух недель, что я трудилась в Манеже, занята я была не писательством. Некоторая застенчивость, а может быть, и снобизм, мешают мне вытащить тетрадку и начать писать. А еще страх… Смутное опасение, что кто-то заметит, как я записываю мысли, и что так меня возьмут с поличным во время моего расследования. Вот так. Но и глупо отрицать тот факт, что в окружении баб, играющих на своих сотовых или переговаривающихся с кем-то по телефону, лежа на теплых диванах Манежа, трудно не дать себе погрязнуть в безделье. Сколько было выброшено пачек от сигарет? Сколько выпито яблочного сока с минералкой, просто чтобы убить время? Ремесло куртизанки заключается прежде всего в терпении.
Разговаривая со мной по телефону на следующий день, когда я впервые упомянула о Манеже, Стефану, должно быть, пришлось подавить в себе некоторое чувство вины. Пятью месяцами ранее, когда мы переходили дорогу на Скалитцерштрассе, оживленно обсуждая проституцию, я рассказала ему о статье про парижских проституток. В некоторых кварталах, и это под адекватным руководством, девушки обслуживали от восьми до десяти клиентов в день.
— Ну это же нормально! — раскричалась я. — Я уверена, что спокойно могла бы выполнить такой план.
— Ты не представляешь, что несешь, — вздохнул тогда Стефан в ответ. — Десять мужчин — это очень много.
— Узнаю, если пойду работать в бордель.
— Перестань говорить ерунду, — ответил он мне своим резким тоном, от которого казался порой таким патерналистом. — Тебе это кажется забавным, но ты бы и двух дней не протянула в борделе.
Ни он, ни я не знаем, какова была доля бравады, толкнувшая меня на этот эксперимент. Я уже не чувствую в себе той наивной храбрости, присущей двадцатилетнему возрасту. Столько всего произошло с тех пор. Но для Стефана я есть и навсегда останусь молодой и непредсказуемой самкой, у которой наполовину снесло крышу от взрыва гормонов и своей новой груди. Я представляю, как он корил себя, положив трубку телефона, понимая, что самая молодая из его любовниц живет теперь в публичном доме без присмотра в тысячах километров от него.
Пусть проституция в Германии и легальна, она подчиняется там строгим правилам, таким же, как и все самозанятые. Эта профессия не позволяет произвола, как вверху, так и внизу социальной лестницы. Девушки, как и публичный дом, обязаны с точностью декларировать свои доходы. И при всей людской честности, а в этой сфере, как и во всех остальных, она встречается редко, налеты финпола случаются довольно часто. В поиске спрятанных наличных или незарегистрированных комнат финансовая полиция способна перевернуть бордель с ног на голову и приостановить его работу. Девушке, даже красивой и образованной, будет сложно работать без регистрации в Bürgeramt[10] и номера налогоплательщика. Тупицы вроде меня, воображающие, что им никогда не придется сталкиваться с бухгалтером или стоять в очереди в налоговую, просто потому что они работают на таком поприще, где больше никто не хочет работать, очень быстро лишаются своих иллюзий. Никто не может рассчитывать на деньги, о которых государство ни сном ни духом, кроме разве что тех, кто работает на улице на счетчике у какой-то мафии.
