Глава 16. Скромные секретарши умеют удивлять
— Шлюха, — тихо хрипит Анжела. — Блядина.
Огнестрельное оружие я видела только в остросюжетных боевиках, но все же понимаю, что мне грозит смертельная опасность. Ревнивые женщины непредсказуемые и жестоки к соперницам.
— Анжела, положи ствол, — шепчет Мирон Львович и медленно поддается в сторону гостьи.
Она тут же направляет дуло на него и скалится:
— Замолчи!
— Милая, остынь, — едва слышно говорит он, вновь привлекая внимание отчаявшейся гостьи. — Ты не в себе.
Поджимаю губы. Мужчины! Ты не успокаиваешь разъяренную бестию, а подливаешь бензин в огонь ее злобы. Нельзя говорить женщине в истерике, что она не в себе. Ни в коем случае! Она вновь направляет пистолет на меня, когда я делаю тихий вздох.
— Анжела, — я сглатываю кислую слюну, — я заслуживаю последнего слова перед тем, как ты прострелишь мне голову и мои мозги растекутся по подушке?
— Анжела, — встревает мирон Львович, привлекая к себе внимание.
— Заткнись! — взвизгивает и хмурится, повелительно качнув пистолетом. — Говори.
Вижу по тени в глазах, что она живо представила окровавленные ошметки мозгов на шелковой наволочке. Нажать на курок большого ума не надо, но столкнуться с уродством смерти — очень страшно. Мирон Львович косит на меня встревоженный взгляд, когда я медленно и без резких движений сажусь, прижимая одеяло к голой груди.
— Не двигайся! — рявкает Анжела.
На самом деле, мне страшно, но в момент стресса я могу удивить. Да и после потери невинности на дубовом столе я выжгла рыданиями все эмоции дотла, и мне близок гнев Анжелы.
— Согласись, веер кровавых брызг и кусочков мозгов на дорогих обоях будут выглядеть красочнее, чем просто подушка в крови, — я слабо улыбаюсь. — Это будет отпечаток твоей ярости. Часть крови обязательно попадет на лицо Мирона Львовича, и он на всю жизнь запомнит этот момент. Поэтому я села, чтобы тебе было удобнее стрелять. Теперь, — закрываю глаза, — нажимай на курок, Анжела, — касаюсь переносицы, — и постарайся попасть вот сюда. Это важно.
Во всех подробностях представляю предстоящие похороны. Мама плачет, а бледный папа поджимает губы, скользнув взглядом по моему восковому лицу. Если присмотреться, то можно увидеть неровность на гладком лбу у переносицы: работники морга плохо замаскировали входное отверстие от пули. Руки бы им оторвать.
— Чокнутая сука… — шепчет Анжелика.
— Можешь подойти ближе и приставить дуло ко лбу.
Я лежу в гробу в голубом ситцевом платье и почему-то зеленых босоножках. Под тенью тополя в стороне ото всех стоит Мирон Львович в черных костюме и рубашке и мрачно наблюдает за похоронами. Он помнит брызги крови на своем лице и мои раскинутые руки на кровати. Это он виноват в моей смерти, и ему бесконечно жаль глупую и наивную секретаршу, а еще он осознал, что любил меня, но поздно. Я мертва.
— Стреляй, — упрямо говорю я.
Фантазия о похоронах получилась живой, драматичной и отчаянной. Сколько сплетен будет! Сколько слез! Настоящая трагедия. Вот поэтому мне нельзя пить. Меня переклинивает. На первом курсе на посвящении после нескольких рюмок коньяка, на который меня уговорили одногруппники, я решила срезать волосы в туалете. Девочка с параллельного потока отобрала маникюрные ножницы и назвала дурой. Я так тогда обиделась, ведь я посчитала, что мне пойдет стрижка под мальчика, но затем меня вывернуло, и я оставила эту идею на потом.
— Анжела, — ласково и с хрипотцой говорит Мирон Львович. — Милая моя…
Даже я бы купилась на его лживую улыбку и проникновенный чувственный голос. Анжела всхлипывает и отшвыривает пистолет на матрас, отскочив к стене. Мирон Львович коршуном бросается к оружию и с тихим щелчком вынимает магазин, который откидывает в сторону. Он уверен в своих действиях, словно не в первый раз держит в руках пистолет. Прямо опасный гангстер.
— Мирон… — скулит она, вжавшись в стену. — Прости… Мирон…
Что-то лопочет о любви, сползая на пол, а Мирон Львович кидает пистолет в ящик тумбочки из белого лакированного дерева с изысканной позолоченной резьбой на панелях.
— Господи, Анжела, что ты творишь? — садится на край кровати и подпирает лоб кулаками.
— Я люблю тебя, Мирон… Мне плохо без тебя… а отец… отец…
Срывается на громкие рыдания, из которых я понимаю, что ее папуля очень разочарован дочуркой, которая в чем-то провинилась перед Мироном Львовичем. Потом она пытается оправдаться, что она была пьяной и ее случайная связь с незнакомцем в клубе не имеет никакого значения.
— Для меня имеет, — глухо и мрачно отвечает Мирон Львович.
Воет, вскинув голову. Не выдержав ее стенаний, встаю и срываю простынь с матраса. Кутаюсь в белый шелк и шагаю к Анжеле, которая подскакивает на ноги и выбегает из спальни.
— Оставь ее, — Мирон Львович тянется к смартфону на прикроватной тумбе.
— Ей нужна помощь, — я растерянно оглядываюсь на него, — или хотя бы поддержка. Или дружеский разговор. Вот у нее разбито сердце, а вы сухарь!
Мирон Львович переводит взор с экрана телефона на меня. Он удивлен. Конечно, я через секунды три понимаю, что вряд ли я как-то могу помочь Анжеле. Я переспала с ее бывшим женихом, и она была готова меня пристрелить.
Мирон Львович прикладывает телефон к уху, глядя на меня, и через несколько секунд говорит:
— Антон, ко мне явилась Анжела со стволом. Прими меры.
Вспоминаю беседу с Виталием, который заявил вчера, что у Мирона Львовича к каждому свой подход, и в страхе за жизнь и достоинство его невесты, выскакиваю в коридор.
— Анжела! — бегу вниз по лестнице и торопливо преодолеваю гостиную, следуя на звуки рыданий. — Анжела! Тебе пора валить! Мирон Львович позвонил какому-то Антону! Анжела!
Залетаю в столовую и притормаживаю на пятках. Анжела режет ножом мой пиджак, втаптывая брюки в осколки, лужицы вина и объедки. Рядом валяется изгвазданный и разодранный топ.
— Антону?! — она замирает, бледнеет и вздрагивает. — Вот черт!
