Заняв место в новой аудитории, молча слушаю куратора. Естественно, что выступать я не рвусь. И когда Ирина Викторовна спрашивает, есть ли желающие на должность старосты, втянув голову в плечи, молча таращусь на свои скрещенные на парте руки.
– Филатова, – читает куратор из какого-то журнала. И мне приходится, вяло взмахнув рукой, откликнуться. – Юния, в твоем личном деле указано, что ты в гимназии занимала не только должность старосты, но также состояла в оргкомитете.
– Да… Все верно.
– В таком случае… – выдает Ирина Викторовна с излишней эмоциональностью. Прямо-таки театральное выступление. – Почему бы тебе не взять подобные обязательства в университете?
Я не умею отказывать страшим. Не представляю, как это делается.
Всеми фибрами души против, но по привычке исполнительно киваю.
– Конечно. Буду рада, Ирина Викторовна. Спасибо за доверие.
В спину мне летит приглушенный смешок. Я догадываюсь, кому он принадлежит, еще до того, как узнаю презрительный голос комментатора.
– Ничего не меняется.
По телу рассыпаются колючие мурашки, и это, увы, единственная моя реакция. Мысленно я, конечно, разворачиваюсь и требую от Нечаева аргументировать свою насмешку. Но в реальности я никогда на подобное не решусь. Как бы сильно не жгло в груди.
Выпрямляюсь, будто мне вместо позвоночника загнали металлический штырь, и сижу так до самого конца кураторского часа. Глядя исключительно прямо перед собой, игнорирую провокационные замечания, которые Нечаев то и дело выдает.
А едва нас отпускают, толком не попрощавшись с Викой и Валиком, стремительно покидаю университет.
Лишь забившись на заднюю площадку троллейбуса, кое-как перевожу дыхание.
Юния Филатова: Ян в моей группе.
Изначально в конце этого сообщения набиваю множество восклицательных знаков. Но, переведя дыхание, решаю все-таки не демонстрировать панику настолько явно.
Святик и без того все понимает.
Святослав Усманов: Еду домой. Жди.
Я должна отговорить его. Заверить, что нет необходимости мчаться ко мне из столицы на один вечер. Но я не могу. Мне нужна поддержка Свята.
3
…влюбилась в него как в мужчину…
© Юния Филатова
– Ты с ним разговаривал? – спрашиваю, едва отходим со Святом от дома.
– Да, – роняет он сухо.
А у меня в который раз за день перед глазами, как наваждение, Ян встает. Следом за этим случается выброс каких-то реактивных гормонов, которые приводят меня в надоевшее за сегодня состояние мандража.
Не сговариваясь, направляемся со Святом к огороженной футбольной площадке. Кроме сетки, поле окружено кленами. В годы нашего детства они не были такими высокими, и мама могла наблюдать за нами через окно. Сейчас же, находясь в нашей квартире, увидишь лишь правый верхний угол площадки. И несмотря на то, что родители давно доверяют Святославу, именно туда мы идем.
Останавливаясь у сетки, я невольно смотрю через оживленный проспект на расположенный за ним частный сектор.
Что, если Нечаев до сих пор там живет? Почему я была уверена, что они съехали и продали дом? Что, если Ян все это время оставался настолько близко, тогда как я поверила, что он далеко?
Обрывая поток хаотичных мыслей, заставляю себя повернуться к Святику. Кожу все еще раздражают мурашки, но я убеждаю себя, что это реакция на вечернюю прохладу. Прислонившись к сетке, смотрю на Усманова и понимаю, что успела за сутки по нему соскучиться.
Трудно объяснить, каким образом он, я и Нечаев стали когда-то лучшими друзьями.
Мы все очень разные.
Ян, несмотря на высокий статус своего отца, рос настоящим хулиганом. Он ввязывался в драки, стоило кому-то лишь попытаться его зацепить. Он с малых лет ругался матом, чем не раз приводил меня в шок. Он не выносил бездействия. Стремительный, дерзкий, азартный, пылкий, напористый, выносливый, любопытный, бесстрашный… Он то и дело попадал в неприятности.
Рассудительный, великодушный и самоотверженный Святослав, конечно же, не мог оставаться сторонним наблюдателем. Поэтому всегда приходил на помощь Нечаеву, помогая выбраться из различных передряг.
Я не хотела играть с Яном. Он для меня всегда был из разряда «слишком». Уже тогда я знала, что Нечаева бы не одобрили мама с папой. Да и он сам со мной дружить не рвался. Когда мы встречались на футбольной площадке, с пренебрежением называл девчонкой, одуваном или просто «Ю». Последнее почему-то задевало сильнее всего. Он словно никак не мог запомнить мое имя! Сначала заявил, что такого не существует. Когда же я, дрожа от обиды, загуглила и ткнула информацию ему под нос, он хмыкнул, что делал постоянно, и сказал, что мои родители «те еще выпендрежники». Я тогда не сдержалась и расплакалась. Хотела сказать Нечаеву много плохих слов, но пока вспомнила хоть что-то, он просто развернулся и ушел.
В общем, он не хотел дружить со мной, а я не хотела дружить с ним. Но был Святик, с которым мы оба играли. Вот нам и приходилось терпеть друг друга.
А потом… Классу к третьему мы как-то свыклись и привязались.
Ян перестал меня цеплять, а я – кривиться на его ругательства. Осуждать возмутительные выходки тоже не получалось.
– Не смотри на меня так, – одергивал Нечаев сердито.
Мне стало казаться, что мое мнение для него важно. Что он не может быть другим, но боится моего разочарования. Что если я не приму его таким, какой он есть, его это ранит.
Может, глупо, но я понимала эти чувства.
Все чаще Ян заставлял меня смеяться. С горящими от смущения щеками я до слез хохотала над дурацкими и грубыми шуточками, которые бы привели моих родителей в ужас.
Однажды, перед Пасхой, мы шли из школы только вдвоем. Яна в самый неожиданный момент потянуло на приключения, и он решил идти домой не нашей привычной дорогой через дворы, а какой-то петлей через гаражи. Я боялась и отговаривала его от этой затеи. Но он, естественно, не слушал. Он никогда никого не слушал! И там на нас напали уличные псы.
– Бежим! – закричал Нечаев.
И рванул как ракета. А я не смогла – оцепенела от страха. Казалось, что как только повернусь к стае спиной, они вцепятся мне в спину. Ян мог бы убежать и остаться целым… Однако он вернулся за мной. И бросился прямо на собак. Одна из них его укусила, но в конце концов ему удалось прогнать их всех.
Я, как всегда, расплакалась, а Ян подобрал наши ранцы и, взяв меня за руку, повел домой.
– Ну, хватит, – буркнул он, скосив на меня какой-то особенно хмурый взгляд из-под торчащей, выгоревшей на солнце, челки, которую ему будто некому было вовремя подстричь. – Все нормально. Чего ты ноешь, Ю? Смотри, твой дом видно. Ты в безопасности. Не реви, а то твоя мама увидит и решит, что это из-за меня… Нет… – он сглотнул так громко, что я это услышала. – Из-за меня, конечно… Просто… Ты же не хочешь, чтобы они запретили нам дружить?
Я замотала головой и, притормозив, в отчаянной попытке остановить слезы, закусила губы.
– Есть платок? Или салфетка? – спросил Ян.
– Нет… – с трудом выдохнула я.
И тогда он, чтобы вытереть слезы, коснулся моего лица пальцами. Внутри меня словно какой-то вихрь взметнулся. Такой же стремительный, как сам Ян. А еще горячий и очень-очень странный. Я задохнулась, когда показалось, что это пламя, способное сжечь мне легкие.
Ян вздрогнул, будто сам обжегся… Выглядел так, словно испугался. А он ведь не боялся ничего. Отстранившись, больше Ян Нечаев ко мне не прикасался никогда.
Свят мог в любой момент обнять, притянуть к груди… Ян только смотрел и хмурился. А я смотрела на него. Все чаще и чаще зрительный контакт между нами задерживался. Я не должна была этого делать. Мне не нравились ощущения, которые Ян во мне вызывал. Это являлось не просто выходом из зоны комфорта. Это походило на прыжок с пирса в мутную воду. Восторг и ужас. До дрожи. До головокружения. До тошноты.
