Его трясло, расширенные до предела глаза блестели под пеленой сдерживаемых нечеловеческими усилиями слёз. Убивающая на раз запредельная и раздирающая на части боль являлась единственной хрупкой гранью между его здравым рассудком и всесметающим на своём пути безумием. Он умудрялся всё это время как-то держать себя в руках, несмотря ни на что, даже на столь искушающий соблазн – плюнуть на всё и сорваться, дать в коем-то веке полную свободу своим внутренним демонам.
И всё это шокировало, как и должно, до глубины души, вызывая куда более странное, в буквальном смысле болезненное чувство нездорового восхищения. Тёмный и до неприличия прекрасный демон, противостоящий самым сильнейшим в его жизни неистовым страстям. Добровольно отказывающийся от одержимой мечты всего смыла его бытия (насиловавшей его душу и разум каждый божий день, час, минуту и секунду) и теперь убивавшей его прямо на месте не без помощи его собственных «рук».
– Выходит, я зря потратила своё личное время, приехав сюда?
А вот это во истину оказалось где-то далеко за пределами здравого понимания. После столь душераздирающего монолога, сходящего по ней и перед ней с ума молодого мужчины, Лиз не придумала ничего более оригинального, как ответить ЭТИМ! Да ещё и с таким видом, будто её в этой жизни уже ничем не проймёшь и не вызовешь ни капли искреннего сочувствия.
Так что не было ничего удивительного увидеть вполне предсказуемую на её слова реакцию Марку. Её мягкий, едва не урчащий голос ласковой кошечки подействовал на Гордона куда действенней звонкой пощёчины или ушата ледяной воды на голову. Он так и уставился в её глаза с шокированным неверием услышанному… В глаза этого равнодушного ко всем и вся чудовища, только что засосавшего в себя одним жадным глотком вывернутую перед ним наизнанку сущность любимой жертвы и истерзанного им же мученика.
Поджатые губы Гордона искривились в презрительной усмешке. Мужчина покачал головой и отрывисто фыркнул, тем самым выказывая своё истинное отношение к увиденному и услышанному. Ему больше не требовалось никаких дополнительных доказательств, чтобы понять окончательно, как же он был прав и сделанный им выбор – самый правильный за всю его прожитую жизнь.
– С этим даже я соглашусь. Что подумают папарацци, когда увидят великую Элизабет Кэрролл в этом убогом отстойнике на самом краю города? Как ты вообще решилась на такой бездумный шаг, поправ собственные принципы и безупречную репутацию ради какого-то упоротого дегенерата.
– Странно. А мне всегда казалось, что популярность многих публичных личностей на громких скандалах как раз и держится.
Этого не может быть! Элл не могла ослышаться. Но Марк действительно только что произнёс имя, которое невозможно было спутать ни с чьим другим.
Елизавета Кэрролл собственной персоной? Здесь на Пайн-Драйв? Разве такое возможно?
– Марки, я понимаю, ты никак не можешь смириться ни с произошедшим, ни с болью самой страшной для тебя трагедии. Я прекрасно знаю, что это такое, когда пытаешься жить дальше вопреки всему, обвиняя всех и каждого и, в самую первую очередь себя. Но ты же такой умный мальчик и всегда им был. Что бы ты не натворил в недавнем прошлом и какой бы не сделал выбор – это не значит ровным счётом ничего. А уж для тебя, извечного циника и безбашенного проказника уверовать в придуманный тобою же кошмар не просто странно, но и вообще никак не вяжется с твоим истинным образом. Ты ведь не только его придумал, но и пожертвовал ради добровольного мученичества собственной свободой. Что ещё такого должно случиться, чтобы ты наконец-то понял насколько твой эксперимент по самостоятельной жизни бессмысленен и заведомо был обречён на провал. Более того, он малость затянулся. Полгода и без того немалый срок. Может уже хватит? Кому и что ты теперь пытаешься доказать, а, главное, чем? Окончательной деградацией в полное ничтожество? Это же по своей сути игра со смертью, ещё и на постоянной основе. Наркотики, бесконечные попойки на бурных вечеринках с обязательными оргиями, теперь ещё и это больное увлечение с изнасилованием. Как ты ещё умудрился за всё это время не угодить в тюрьму строгого режима или венерологический диспансер. Чудеса, да и только. Наверное, у тебя невъе*енно ядрёный ангел-хранитель с воистину стальными яйцами.
Впервые, за всю их затянувшуюся семейную разборку, улыбка на лице Гордона не выглядела ни поверхностно нервной, ни перекошенной от негодования гримасой.
Видимо, нащупав почти случайно податливую слабину в его защитной броне, Лиз рискнула сделать якобы ненавязчивый шаг навстречу мужчине. Марк пристально с напряжённой задумчивостью слушал её и следил за ней, в какой-то из моментов вдруг поддавшись (или сдавшись) её искусным манипуляциям. Намеренно или неосознанно позволив ей «прикоснуться» к его оголённым чувствам и плохо прикрытой уязвимости. А может ему просто было любопытно до каких крайностей Лиз рискнёт дойти с ним после стольких месяцев безумно долгой разлуки.
– Разве я когда-нибудь тебе в чём-то препятствовала или что-то запрещала? И то что ты до сих пор здесь – не прямое ли тому доказательство? Бога ради, Марк! Ты и дальше можешь продолжать биться головой о стенку доказывая этим что-то себе, мне или кому-то ещё. Только рано или поздно, но тебе придётся со всем смириться, принять неизбежное и отпустить эту боль с миром. Ты не из тех, кто даст себя ею убить. Да, скорее надорвёшься, заработаешь пупочную грыжу или сотрёшь кулаки до кровавых мозолей, но всё равно остановишься. Поскольку и сам прекрасно знаешь, что все твои самобичевания ничего не изменят. Как и не изменится самая главная в твоей жизни непреложная истина. То, что ты всегда, в любом месте и при любых обстоятельства, где-бы то ни было, будешь оставаться только МОИМ упрямым, взбалмошным и конечно же непослушным сладким мальчиком, которого я всегда жду в своей спальне, чтобы подуть на его разбитые коленки. – она уже подкралась к нему в самый притык – эдакая златовласая фея или спустившийся с небес светлый ангел перед совершенно обессиленным демоном, уже готовым подчиниться её сладкоголосой колыбельной, бездумно сдавшись её искренним обещаниям и прохладным касаниям нежной руки. – Приласкать и утешить, погладить по головке и убаюкать.
Тонкие пальцы Кэрролл погрузились в чёрные, как смоль, локоны его длинной и спутанной чёлки, мягко скользнув по влажному от проступившей испарины лбу. Марк, не сдержавшись, прикрыл глаза. Похоже, его действительно повело, и он действительно не хотел больше сопротивляться. И не мудрено, после таких-то бурных всплесков бесконтрольной одержимости.
– Поиграть с ним в его любимые игрушки и игры. Исцеловать каждый дюйм его совершенного тела, позволить ему самому сделать что-нибудь в ответ, то, что он любит больше всего. Ты ведь думаешь сейчас именно об этом, да, Марк? Мечтаешь снова полизать мне между ног, так ведь?..
Из приоткрывшихся губ мужчины вырвался сиплый стон. Скорее неосознанно, потому что он сразу же со всей дури зажмурился, сжав пальцы в задрожавшие от перенапряжения кулаки.
– Ты так давно не делал этого, да и я тоже очень-очень сильно соскучилась за твоим сладким и буквально сводящим с ума искусным язычком. Господи, как будто пытаешься вспомнить какой-то давний сон. А ведь только тебе удавалось доводить меня до оргазмов, трахая и вылизывая вагину и при этом совсем не стимулируя клитор.
– Замолчи!.. Хватит! – прохрипел Гордон, со вспыхнувшей с прежней силой ненавистью уставившись ей в глаза.
– Правда? Ты хочешь, чтобы я заткнулась и больше ничего не делала?
– Я хочу… чтобы ты навсегда исчезла из моей жизни и больше НИ-КОГ-ДА! Слышишь? Никогда не лезла в неё своими шелудивыми ручонками! А будешь снова пытаться ставить мне палки в колёса, кого-то подсылать и напоминать о себе…
– Тогда что? – её вызывающая улыбка искусного манипулятора и непревзойдённого провокатора моментально осадила пыл Марка. – Изнасилуешь любимую болонку моей нижней соседки?
Мужчина то ли хмыкнул, то ли фыркнул, искривив губы перекошенной усмешкой.
