Теперь, наконец, целомудренная ласка. Будто я переношусь в наше с Вами прошлое, в первые месяцы нашей связи — эпоху Целомудренных Ласк. Глажу Вас по плечу, глажу по голове, по волосам; глажу Вашу шею и благоговейно запускаю пальцы в ложбинку над Вашей ключицей. Касаюсь пальцев на Ваших ногах… Вы помните? Разумеется, я не копирую; эти слова весны нашего чувства до сих пор живы во мне. Что я могу к ним добавить? Разве нежное, слегка покровительственное прикосновение к нашим маленьким, сегодня почти забытым друзьям… надеюсь, Вы не охладели к ним, дорогая?
SENDСпасибо тебе… Твое послание я прочла снизу вверх, и каждый новый абзац заставлял меня сентиментально прослезиться, всякий раз по-разному. Я не хочу сейчас рассказывать, о чем ты попросил: во-первых, я действительно не хочу нового возбуждения, а во-вторых, это связано с некоторыми фактами моей жизни, и я не уверена, нужно ли о них писать вообще. Единственное, что я сейчас написала бы, так это о том, кому принадлежит такая идея. Ведь она не моя; ее подала мне та самая Машенька, звездочка — потому-то я и прослезилась, еще раз подумав о своей утрате.
Прослезилась — и опять захотела было попросить тебя еще об одном акте, на сей раз нежном и вдумчивом, но подумала, что это уже чересчур. Сегодня, в этот грустный для меня день, я не должна быть полностью удовлетворенной. Я встану из-за стола как бы с легким чувством голода, так будет справедливо. А уж завтра… Нет, завтра тоже буду переживать. До послезавтра, мой милый, мой единственный утешитель. Я люблю тебя.
SEND * * *
Марина сидела на невысокой трибуне теннисного корта и рассеянно наблюдала, как Ана и Вероника перебрасываются мячом, пытаясь войти в ритм и вернуть форму, в какой они были когда-то. Стоял миленький солнечный денек; было еще слегка прохладно, но чувствовалось приближение жаркого лета, как чувствуется приближенье грозы. Трибуна корта была прекрасным местом, чтобы созерцать, то есть думать ни о чем, и чтобы думать о чем-то конкретном. На соседнем корте играли какие-то, видно, профессионалы — резкие и даже звонкие хлопки ракет по мячу, в смеси с птичьим щебетом, устраивали радостную звуковую картину, — а Госпожа с Вероникой просто решили вспомнить, как было раньше, и посмотреть, не захочется ли им опять этим позаниматься, только уже не ради моды, а исключительно ради общей приятности.
В Испании развит теннис, подумала Марина. Может, тоже позаниматься? У меня должно бы выйти — фактура вроде ничего… и координация имеется… Странно, подумала она, почему я никогда не занималась спортом? Однобокость в развитии. Жаль, не проводится чемпионатов по минету, например. Раз уж зашли об этом мысли (не о минете, а о спорте, уточнила она себя), нужно бы обдумать все в комплексе, с упором на аристократичность. Лошади? гольф? Гольфу, небось, учиться еще дольше, чем теннису. Всему долго учиться… Пожалуй, нужно хоть немного попрактиковаться на лошадях. Отец как-то сажал ее на лошадку… очень давно — она уже не помнит, было ли седло… Вряд ли. Какое в деревне седло?
Нужно им сказать. Сегодня? Пожалуй; пора… да и конец тысячелетия, можно сказать, на носу… А нужно ли вообще? Ведь обратного хода не будет. Может ли она вот так, как после того страшного давнего вечера — взять и перевернуть страницу, начать все снова, с новыми людьми? И будет ли это по-прежнему она? Сохранится ли в ней Дух Живой — если Он, конечно, есть вообще? Мы — не только мы сами, подумала она. Мы еще и свои собственные отражения в других людях. Как в зеркалах. Если бы не было зеркал, мы бы были другими. Нет, подумала она, я не могу их бросить; они уже стали частью меня — Ольга не стала, а они да, — а кроме того, есть Господин.
Как хорошо в солнечный день, сидя на скамейке теннисного корта, под замес птичьего щебета с ударами по мячу, подумать о Господине… Как хороши ее отношения с Господином. Эта спонтанность, недосказанность… С теми было не так. С Кокой был банальный, унылый график… а с тем… как его… с Григорием Семеновичем… Да ну их, подумала она, чего об этом вспоминать? Жизнь прекрасна. Мы сами делаем ее прекрасной. Мы сами делаем ее такой, какой хотим, и нет ничего ни до, ни после. Мы хозяева! я хозяйка, я главная, я хорошая, я хочу, чтобы было так, и так будет. Есть, есть Дух Живой! иначе не объяснить, почему я избрана, почему я лучше всех. Я!
Она машинально уловила момент, когда двое на корте решили завязывать на сегодня, и бросилась в раздевалку, чтобы вовремя сопроводить их в душ.
Она довольно смотрела, как они моют друг дружку, издавая при этом нежные, негромкие смешки. Как Вероника, по обыкновению, возбудилась. «Сунь мне пальчик в попу», — шепнула она Госпоже так, чтобы Марина слышала. — «Я тебя оцарапаю», — таким же манером ответила Госпожа. — «А ты аккуратно». — «Не могу аккуратно, у меня после ракетки движения размашистые, порывистые…» Вероника уперла руки в бока. «Не сунешь, значит?» — «Дома». — «А я хочу сейчас». — «Сейчас нет». — «Смотри, Марину попрошу». — «Она не станет делать этого». — «Почем тебе знать. А вдруг станет?» — «Я ей не разрешу». — «Так и говори, что ты не разрешишь… вредина…»
Как мне нравится все это, думала Марина, как мне с ними хорошо… Тонкий, хрупкий, чудесный мирок… но не уничтожу ли я его своими руками? Не изменятся ли они ко мне, да и между собою, вместе со столь крутой метаморфозой ролей? Вот проблема. Или — сохранить это как есть, только для нас троих… сыграть в игру… в то время как на самом деле — для остальных людей — мы будем играть совсем другие роли? Но что такое «на самом деле», где будет правда и где игра? Кто объяснит? С кем посоветоваться — не с ними же? Раньше в таких случаях выручал Отец. Может быть, посоветоваться с Господином?
Долго, трудно… невозможно. Нет советчиков; так уже было, и не раз — она всегда решала удачно. Загадать? Позвонить Котику? Не буду; хочется самой. Да, хочется самой. Давно не решала таких загадок. Без упражнений ум хиреет и сохнет. Не без упражнений — без чего-то еще; это цитата. Без математики? без иностранных языков? Хорошо, когда мысли вот так бессистемно прыгают. Как теннисные мячи на корте. Туда-сюда, туда-сюда. Броуновское движение мыслей в головном мозге. Туда-сюда. Броуновское движение мыслей в башке. В конце концов обязательно за что-то цепляются, и — р-раз! — вытащили, как рыбку. За что мы зацепимся сейчас?
За игру. Принцип относительности. Точкой отсчета считаем это, сегодняшнее — ведь мне в нем комфортно, а остальное, извините, не ебет-с. Нет, не так: нам троим в нем комфортно, а остальное не ебет-с. Значит, это будет настоящим, а то будет игрой. Серьезная, однако, игра. Ну и что? Война, по Эриху Берну, тоже игра. Знают ли они про Эриха Берна? Если нет, надо им дать. Они способные, открытые для таких вещей… даже Госпожа почитывает какую-то индийскую лажу, а Вероника и вовсе шиза по этим делам. Потом додумаю — Вероника кончает… Обожаю смотреть, как Вероника кончает. Царевна, держись. Ну, что я тебе сказала… Блядь, пошла вон! Не хочу. Ах, как это мило. Как она здорово это делает… вот мне бы так… Наверно, мой оргазм внешне совсем непривлекателен — я имею в виду, для других… Веронике, конечно, он нравится, но о какой объективности здесь можно говорить?
