Любимая? Да, черт подери, признайся уже себе в этом, Игнатов! От одного имени сердце трепыхается где-то в горле. Стоит вспомнить о Женьке, и тело скручивает тугим узлом. Хочется её снова прижать к себе и не отпускать до конца жизни. Только понял я это, увы, слишком поздно. Нет её, нет. Исчезла, растворилась, словно и не было никогда.
Еще неделю я напивался в нашем доме. До беспамятства, а потом скулил, словно побитый пёс. В нашем, потому что только там познал свое счастье. Счастье, которое не оценил. Не понял сгоряча, что это то самое. Подолгу сидел на кухне, перелистывая странички в памяти. Вот мы с Женькой смеёмся над её перепачканным в креме носом, вот я её целую, а она, словно масло, тает в моих руках. Изгибается так, что ширинка на моих штанах трещит по швам. Прижимается грудью, и башню срывает ко всем чертям…
Ухожу в спальню, но там снова засада. Постель пахнет Женькой, моей сладкой ванильной девочкой. Ору в подушку, избиваю матрас кулаками. А потом извожу себя тренировками. Бегаю каждое утро, пытаясь заглушить пожар в груди. Вытравить это жжение, которое выворачивает душу, но все напрасно.
Через несколько дней моя командировка подходит к концу. Мне приходится возвращаться домой. Уже в дороге меня застает известие о смерти Наташи. Сжимается тугим узлом желудок так, что приходится сбросить скорость и остановить машину на обочине. После двух сигарет я немного прихожу в чувство и снова настраиваюсь на рабочий лад. Нужно похороны организовать. Самые лучшие. Наташу проводить, как положено. Этими мыслями и держусь.
Но все проходит как-то слишком неправильно, слишком быстро. Больница выдаёт нужные справки, а похоронное агентство за полдня готовит все остальное. В зале прощания нас всего несколько человек. Я их всех знаю в лицо. Кто-то плачет, кто-то сетует на злодейку-судьбу, и лишь в моей душе пустота. Мне кажется, я уже выгорел. Думал, что выгорел. Считал, что больнее уже быть не может.
Смирнов подошёл сзади, дотронулся до рукава.
— Соболезную, Игнатов. Прости, что в такой день.
Я невидящим взором смотрю на пришедшего, затем вокруг. Киваю.
— Что-то случилось?
Смирнов протягивает мне в руки конверт. Молча, без единого комментария. Что-то чёрное, выгрызающее нутро, моментально зарождается в груди. Я хватаю конверт и тут же скрываю его. Фотографии. Всего несколько, но глядя на снимки, я совершенно забываю, как дышать.
На металлическом столе разложена перепачканная в земле и крови куртка, почти такая, какую я покупал для Женьки. Разрезанный свитер, джинсы, вернее клочки от джинс. Все перепачкано так, что сложно в этом узнать красивую Женькину одежду. Сумка. Сумка с вещами. Точно её. Ужас сжимает горло. После фотографий раскрываю акт. Акт осмотра тела. Твою же… все темнеет в глазах, но собираю волю в кулак и вчитываюсь в ровные строчки.
"... Девушка, предположительно 22-24 года, каштановые волосы, глаза серые, худощавого телосложения, рост 172 см, европеоидной расы.
Особенные отличия: родинка на правом предплечья, мелкие шрамы на правом запястье.
Поступила в морг 24 октября в 16.00
Тело было найдено прохожими в посадке в дачном районе СОТ " Митино".
Зафиксированы множественные колотые ранения в живот. На теле и лице следы побоев. Черепно-мозговая травма в районе левого виска.
Смерть наступила ранее, предположительно 10-12 дней назад… "
Белый лист оказался мокрым от слез. Я не сразу осознал, что слезы мои, настолько был оглушен прочитанным. Смирнов аккуратно вытянул из моих рук документ и фото. Коротко бросил:
— Паспорт и все документы были при ней. Соболезную!
Смирнов также тихо ушёл, оставив меня здесь тихо умирать - от боли, от съедающей нутро совести. Это я виноват во всем, я…
Смотрел на гроб, на иссохшее, укрытое цветами Наташкино тело, а видел перед глазами Женьку. Улыбающуюся, немного испуганную, смотрящую так доверчиво.
Ноги перестали держать, я осел там же у гроба. Подскочили медработники, начали тыкать в нос нашатырь, растирать руки. Кто-то дёрнул меня с пола и усадил на стул. Ещё несколько минут моё сердце пыталось набрать обороты. Я цеплялся за чью-то руку, ртом хватал колючий воздух.
Когда подошла Наташина мать и обняла меня, я сдался. Разрыдался как мальчишка, уткнувшись к ней живот. Вся боль, казалось, скопилась в одном моменте и вырвалась наружу. Я рыдал безутешно, хороня в своём сердце двух своих девочек. Наташу и Женьку. И к стыду своему признать, о Женьке сегодня я горевал в тысячу раз больше…
48
48
Три месяца спустя.
Поземка стелилась под ноги, разгоняя снежную пыль по серой, местами выдолбленной брусчатке. Узкие тропки были идеально вычищены, поэтому первых семь квадратов, отмеченных на карте, я прошёл легко. За поворотом третий ряд, четвёртое место слева. Металлических прутьев совершенно не видно из-за обилия искусственных цветов, и только чёрный памятник с изображением юной девушки заставляет замереть. Улыбка, словно не было ничего, такая же задорная. И взгляд восторженно-доверчивый, смотрит в самую душу. Я открываю от груди огромный букет красных роз и кладу на подсевший, заспанный свежим снегом холмик.
К Наташе за все три месяца я появился впервые лишь только сегодня. Если бы не её мать, то и не вспомнил бы. Ни оттого, что не знал, когда будет дата, а просто потому, что сам потерялся во времени. Пил беспробудно, срывая злость на знакомых и близких людях. И даже с отцом, с которым всегда был предельно вежлив и осторожен в словах, разругался.
Но сообщение в телефоне о том, что в четверг уже три месяца со дня кончины — выбило дух.
Валентина Андреевна пригласила к себе домой, для самых близких собирала поминальный обед. Отказаться я не имел никакого морального права. И так забыл обо всем, упиваясь своим горем и злостью.
Кое-как привёл квартиру в порядок. Позвонил знакомой медсестре, попросил прокапать. Ещё три дня пытался прийти в себя, а сегодня, наконец, добрался сюда, как и обещал.
— Привет, Наташка, — голос сорвался.
Как здороваться, если её больше нет? О чем говорить?
Закрыл глаза, вдохнул морозный воздух и прошептал то единственное, что вертелось на языке:
— Прости…
Готов был просить ещё и еще, только толку. Всё это — и слова, и цветы, и украшенные надгробия — нужно нам, живым. А им, уснувшим вечным сном, теперь уже все равно.
В груди полоснуло ножом от обиды. Потому что о второй могиле я совсем ничего не знал. Кто и когда занимался похоронами? Понятия не имел. В тот страшный день, когда узнал о Женьке, все же позвонил Смирнову, но тот, словно впопыхах, резко ответил, что все уже сделано, тело захоронено и нечего об этом теперь вспоминать. Бросил трубку, словно точку поставил. Жирную, непререкаемую. Разделил все на до и после…
И если до всего этого я хотя бы чувствовал злость, ненависть и даже любовь, то после осталась лишь выжженная дыра.
Тихие шаги за спиной заставили вздрогнуть. Я обернулся и встретился с практически бесцветным, но все таким же понимающим и добрым взглядом.
— Пришел? — с лёгкой бранцой вопросила Валентина Андреевна.
— Пришел.
— Ну, здравствуй, тогда, что ли, — робко улыбнулась она.
— Здравствуй.
Она протянула руки, я вынул свои из карманов пальто и крепко её обнял.
— За тобой ведь пришла, второй раз оборачиваюсь, — прошептала она. — Я у Наташеньки с утра уж побывала. А потом вот в часовню ходила. Ну, ты уже поговорил?
Я пожал плечами и показал на подмерзающий букет алых роз.
— Ясно , — по-своему расценила мой молчаливый ответ она и протянула руку к калитке. А потом одним лёгким привычным движением закрыла её на защелку. — Пойдём, я сегодня сама за рулём. Доедем к нам, посидим, пообедаем. Девочку нашу помянем. Да и ты расскажешь, как поживаешь.
Оглянувшись на улыбающийся портрет, мысленно извинился и, подхватив Валентину Андреевну под руку, направился с ней к выходу.
