— Спасибо тебе.
— Проехали, — хмурится тот.
— Может, тебе хоть берлогу получше найти?
— Вали уже. Берлога как берлога.
Смеюсь и закрываю за собой дверь. В поселке заняться особенно нечем. Иду в местный бар. Цены там, конечно, кусачие, ориентированные на то, чтобы побольше стрясти с лопуха-туриста. Но другого в округе нет. А мне действительно надо выпить.
Достаю телефон. Набираю «Привет. Как ты?», но, подумав, стираю. Не потому, что боюсь гнева Акая, если телефон Саны попадет в его лапы. Мне похрен на его ревность. Но я прекрасно понимаю, что прямо сейчас это не похрен ей. Вряд ли Сане хватит сил пережить разборки с Акаем. Пусть немного отойдет, после похорон. А там… Я заберу ее. Просто заберу. Потому что она моя. Моя девочка из снов. Моя женщина. Моя половинка, с которой нас вот уже сколько раз сталкивала судьба. Я не могу ошибаться. О, нет… Все сходится. И этот шепот… Я его ни с чем не спутаю. Это была она. Всегда она. Моя девочка. Знает ли она, что моя? Помнит ли?
Засовываю телефон в карман, поднимаю взгляд и натыкаюсь… Да ну на хрен! Акай сидит ко мне лицом в компании Янара. Или, правильнее сказать, Моники. Потому как на той — парик, макияж и женская одежда. Колготки там, юбка, все дела. Не знаю, кто из них выглядит хуже — отец или сын. Акай такой зеленый, что, может, ему бы тоже не помешал макияж.
Какого черта он здесь? Почему не с Саной? Соскальзываю взглядом ниже. Ну, собственно, похоже, старый хрен решил залить горе водкой. И компанию какую выбрал… Надо же.
— Иса! Сукин сын… — закашливается Акай. — Наконец ты мне подвернулся. Ну, что застыл? Давай, греби сюда.
Туристы за соседними столиками бросают на меня полные любопытства взгляды и, тут же потеряв всякий интерес, возвращаются к Монике. Ну, собственно, я даже не спорю, что она гораздо более интересный объект для наблюдений.
— Привет, красотка.
И что теперь? Пожать ей руку, как мужику? Я не знаю правил этикета, принятых среди трансвеститов, и не хочу никого обидеть. Пока я размышляю, как быть, из-за стола тяжело поднимается Акай. Хватает мою руку и ставшим уже привычным движением прижимает к своей медвежьей груди.
— Ты знаешь, что это он спас мою задницу? Знаешь? — обращается Акай к Монике. — Ну, чертяка… Сначала Петьку, потом меня.
Его благодарности вызывают во мне довольно противоречивые чувства. Да и какого хрена? Они мне не нужны! Сажусь на предложенный стул и перевожу тему в надежде хоть что-то узнать о Сане.
— Слышал, у вас горе? Примите мои соболезнования.
Акай отрывисто кивает и добавляет, явно не желая обсуждать эту тему:
— Пойду отлить. Заказывай, чего хочешь. Таня, я сегодня плачу! — кричит он тонкой девице, стоящей за барной стойкой. А проходя мимо, касается плеча Моники ладонью. Все интереснее и интереснее…
— Помирились? — киваю в сторону его удаляющейся фигуры.
— Черт его знает. Он тут на днях спросил, чего бы мне хотелось. Ну, знаешь, вроде как перед смертью? — Моника отпивает пиво, оставляя на бокале след от помады.
— А ты что?
— А мне уже так херово по большей части, что вообще ничего не хочется. Но я возьми да и ляпни — хочу, мол, принарядиться как следует и культурно где-нибудь посидеть. Чтобы как нормальный человек, знаешь? Просто посидеть… Вон, пива выпить. Поржать. Может быть, что-то из детства вспомнить. У меня счастливое детство было. Черт, зачем я тебе это рассказываю? — усмехается она.
— Затем, что я сам напросился на откровенность?
— Угу. Так и есть, — уже не сдерживаясь, смеется Моника и поправляет кудри на плечах. — Ты, небось, как и все, охренел, что мы вот так с ним сидим? Да я и сама охренела. Смотри, вон, синяк. Это я себя щипала, чтобы убедиться в том, что не сплю.
— Наверное, закономерно, что похоронив одного сына, Акай смягчился по отношению к другому.
Моника сводит прорисованные брови. Задумчиво кивает. Ведет пальцами по краю бокала.
— Наверное. Вот только похорон еще не было.
— Нет? Сколько уже дней прошло?
— Достаточно. Но, как я понял, там Сана…
— Что? — холодею.
— Не в форме для церемонии. Отец ждет, когда ей станет получше.
Твою мать! Я ведь чувствовал, что с ней что-то не так. К столу возвращается Акай, и я не успеваю расспросить Монику подробнее.
— Чего сидим? Наливайте. За здравие.
— Может, не надо?
— Почему?
— Да вы же оба… обе, тьфу ты, черт, на таблетках?
— Поверь, хуже мне уже не будет, — смеется Моника. Акай хмурится и, не поморщившись, отправляет в рот содержимое рюмки.
— Ты только в говно не нажирайся. А то будет как на выпускном, — ворчит он, вытерев губы.
— Я тогда заблевал отцу всю машину.
Если Моника, хотела «просто посидеть», поржать и пивка выпить, Акай исполнил ее желание в лучшем виде. Может быть, и впрямь на него так повлияла смерть Богдана. А может, он что-то понял, когда сам чуть было не отправился за черту. Впрочем, прямо сейчас меня это меньше всего волнует. Нащупываю пальцами телефон.
— Я на пару минут…
Выхожу из душного бара на улицу. Набираю на память выученный номер. Один вызов, второй… Третий.
— Алло… — звучит слабый голос. Медленно выдыхаю. — Я сейчас не могу говорить.
— Да, я понимаю. Этого и не требуется. Просто хочу, чтобы ты знала — я рядом. Слышишь, Сана? Я…
— Хорошо.
— Ладно… Ты только скажи, когда захочешь меня увидеть. Или поговорить. Пообещай мне.
— Обещаю.
— Я люблю тебя, малышка. Что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю.
Она отключается, ничего не ответив мне на это признание. Что делать дальше — я просто не знаю. Все, что я могу — это сатанеть, не имея никакой реальной возможности оградить её от боли. С ней она должна справиться сама, но это так неправильно. Это так чертовски неправильно…
— Эй, ты только посмотри на этого петуха! — доносится до меня чей-то пьяный голос. Оборачиваюсь на звук. Моника курит, подпирая тощим задом стену, а вокруг нее кружат незнакомые мужики. Кажется, одного или двух из них я видел у бара.
— Сам ты петух, мудило, — довольно бесстрашно фыркает Моника и бычкует сигарету тупым, по последней моде, носком туфли неженственного сорок пятого размера.
— Че ты сказал?
— У тебя плохо со слухом? Греби, говорю, отсюда, покуда перья целы.
— Походу она нарывается, пацаны.
— Пацаны, — презрительно хмыкает Моника. — Ну, вот откуда вы, блядь, такие клоуны? Носит же вас земля…
Я уже на всех парах несусь вперед, понимая, что сейчас будет месиво. Когда один из мужиков шипит:
— Бей пидораса! — и заносит руку. Но как раз в этот момент из бара вываливается Акай.
— Это мой сын, мудило! — рычит он, обрушиваясь на беднягу всей своей мощью. — Он трансвестит. Сечешь разницу? Или это слишком сложная умственная конструкция для такого дебила, как ты? — добавляет между ударами.
Боевой дух покидает наших противников очень скоро. Мне знакомы такие шакалы, которые убегают, поджав хвост, получив малейший отпор. Даже жаль… Я бы еще размялся. Боль в теле усмиряет другую… Не имеющую отношения к физической. Подползаю к развалившейся на земле Монике.
— Эй, ты как, братишка?
— Зашибись, — диковато, но так счастливо улыбается тот разбитыми в кровь губами. — Видал, какой у меня батя?
Перевожу взгляд на Акая. Тот тоже хреново выглядит. Но тут скорей виной всему последствия операции, чем что-то еще. Сглатываю и возвращаюсь к Монике.
— Да… Да, батя молодец.
— Он за меня заступился. Заступился. Понимаешь?
На вызывающе длинных накладных ресницах, прилепленных к векам взрослого мужика, повисают мутные слезы. Я не знаю, что сказать, горло перехватывает удавкой. Вряд ли я могу оценить, как много это для него значит.
— У тебя херово поставлен удар правой, — комментирует Акай, с трудом поднимаясь на ноги. Моника усмехается. Трясет, соглашаясь с ним, головой. Слезы все-таки срываются вниз и текут по ее запавшим щекам.
— Я поработаю над этим, папа.
