Рука с телефоном безвольно повисла вдоль туловища, затылком я упёрлась в холодную металлическую дверь подъезда. Шумно выдохнула, прикрыв глаза. Душу терзали плохие мысли, главным образом вертясь вокруг гонщика Егора Свободина, который своим недоверием и нелепыми обвинениями разрушил всё. И меня в том числе. Хотя я сама виновата.
Но от этого не становилось легче, а наоборот, только хуже. Я соврала, хоть и намерения мои были искренни. Не хотела, чтобы у Егора были из-за меня проблемы. Но в итоге сама же навлекла на себя куда большие неприятности, вылившиеся в проблемы между нами.
Наше общее недоверие друг к другу не позволит нам быть вместе. И я поняла, что без доверия отношений не построишь.
Я всё же потеряла Егора…
Сердце обожгло, будто в него ткнули раскалённой кочергой, оставляя ожог и саднящее чувство, которое терзает, рвёт на части.
Я не сразу поняла, что дрожу всем телом — кожу обожгло колючим порывом ветра, пробравшимся под свитер. И только сейчас я заметила, что стою на морозе совершенно почти раздетая. Только в лёгком свитере и штанах, а пуховик держу в руке.
Быстро накинув на плечи верхнюю одежду, вызвала по геолокации такси, которое приехало довольно-таки быстро, что не могло меня не радовать. Я хотела как можно быстрее уехать отсюда.
Меня разрывали противоречивые чувства: я страшно боялась и одновременно неистово желала, чтобы на улицу выбежал Свободин и остановил меня.
Но он этого не сделал. Значит, я ему не так важна, как он говорил.
Это осознание больно кольнуло в сердце. И уже сидя в такси поняла, что снова плачу. Только слёзы не залечили мои раны на сердце, а разъедали как серная кислота.
С каждой секундой, мгновением я всё дальше и дальше удалялась от дома Егора. Это приносило мучительную боль. Пальцы рук больно впивались в ладони, а я тихо всхлипывала, молясь, чтобы вся эта боль поскорее ушла.
Уже дома, сбросив с себя всю одежду, упала на постель, укуталась с головой одеялом и завыла раненым зверем, который потерял самое дорогое в своей жизни. Будто его разъединили со своей парой. И теперь меня разъедала боль.
Я задыхалась, цепляясь пальцами за простыню, как за спасательный круг. И выла. Меня душили слёзы, боль и всхлипы. Уткнулась носом в подушку, заглушая звуки, что срывались с моих губ. Во мне умирала душа — и это было больно, чертовски больно.
Наступило утро. Просто смена времени суток, не приносящая больше эмоций. Я так и не уснула этой ночью и поднялась с постели опустошённая, с отёкшим лицом и красными глазами.
В зеркале я видела не ту Соню, которой была раньше, а потерянную девочку, в глазах которой была боль. Бледная, будто еле живая.
Я смотрела в свои глаза через зеркало и не узнавала себя. Вот что сделал со мной один-единственный человек — Егор Свободин. Которому я, видно, не так уж важна и нужна была.
Я вздохнула и поплелась тенью в душ. Охладившись, вышла из душевой и, укутавшись в полотенце, направилась в спальню. Быстро переоделась, попыталась замазать круги под глазами, маскируя опухшее лицо, но это не особо помогло — глаза выдавали моё состояние.
Они были неживые, потухшие. Из них исчез блеск, и я была лишь бледной копией себя.
Есть совсем не хотелось, поэтому, надев пуховик и обувь, вышла из дома. На душе была пустота, и мне было всё равно, что происходит вокруг меня. В том числе и со мной.
Глава 32
Соня
На работу, если она у меня ещё осталась, добралась быстро. Пройдя в раздевалку, скинула с себя всю одежду, переоделась в рабочую форму и на выходе столкнулась с Канаевой, которая удивлённо осматривала меня.
— Привет, — даже мой голос звучал бесцветно, был мёртвым и равнодушным.
— Привет, — ответила с запинкой Лена.
— Ты не знаешь, Шестинский у себя?
Разговаривать о моём внешнем виде мне не хотелось, поэтому я сразу же перевела тему на то, что сейчас мне нужно сделать в первую очередь.
— Да. Пришёл ещё минут двадцать назад. Но вот его внешний вид, впрочем, как и у тебя, оставляет желать лучшего. Всё его лицо в синяках и ссадинах. Губа разбита и, похоже, нос тоже. Дрался, что ли, с кем-то? А что у тебя случилось?
Я махнула на неё рукой. Рассказывать о вчерашнем происшествии мне не хотелось. Не хватало ещё слухов по всему отделению. И надеюсь, зав того же мнения.
— Просто не выспалась. Он у себя?
— Да. Как пришёл, так и не выходил больше, — всё так же удивлённо и внимательно смотрела на меня. Понимала, что моим словам она не поверила, но мне всё равно.
— Хорошо. Я пойду, зайду к нему.
И, больше ничего не сказав, двинулась в сторону кабинета начальника, чтобы поскорее поговорить и понять, что же он от меня хочет. Ему что-то нужно — в этом у меня нет никакого сомнения.
С каждым шагом в направлении кабинета Германа Витальевича во мне всё увереннее росло предчувствие скорых неприятностей. Я сжималась, а сердце было не на месте. Я ожидала чего-то плохого.
И оно случилось.
Стоило только зайти в кабинет мужчины, как меня окатили ненавидящим, прожигающим насквозь взглядом, казалось, если бы взглядом можно было убивать, то я бы уже давно была мертва.
Я сразу же обратила внимание на его лицо, которое было даже хуже, чем мне рассказала Лена. И я даже не думала, что всё настолько плохо. Всё же рука у Егора довольно-таки тяжёлая. Но в глубине души я даже рада была этому.
Несмотря на то, что он мой начальник, он заслужил всё то, что с ним сделал Свободин. И я ему за это благодарна.
Но я боялась. Моё тело задрожало, а по коже прошлись неприятные мурашки. Я попыталась скрыть это, чтобы он не видел, что вселяет в меня страх. Что он мне неприятен стал ещё больше после вчерашнего происшествия. Тяжело вздохнула и сделала шаг вперёд, желая побыстрее всё узнать и уйти отсюда.
— Доброе утро, Герман Витальевич. Вы хотели меня видеть?
— Да, Ярославская. Я хотел тебя видеть. Я хотел бы поговорить о вчерашнем инциденте.
Моё сердце замерло, ожидая плохого. Того, чего я так боялась — проблем у Егора. Потому что Шестинский не тот человек, который забудет такое. Не тогда, когда ему разукрасили лицо во все цвета радуги и подправили нос.
— У меня к тебе предложение, — я замерла, а глаза зава сверкнули недобрым блеском. На губах появилась неприятная ухмылка. — Ты же не хочешь, чтобы у твоего гонщика были проблемы? — моё сердце упало вниз. — Так вот, ты остаёшься у нас в клинике в привычном режиме работы, с таким же графиком, как и прежде. А я… — замолчал, а у меня вместе с этим остановилось сердце. — А я не буду писать заявление на Свободина в полицию за избиение.
Сердце пропустило удар и рухнуло вниз. Это то, чего я действительно боялась — проблем, но не у себя, а у Егора. Чёрт. Разве он не понимал, к чему всё это может привести? Что может сделать этот мужчина?
И сейчас Шестинский шантажирует меня тем, чтобы я не уходила из клиники, а он в ответ не будет писать на Егора заявление, репутация которого полетит ко дну.
Этого я просто не могу допустить. Потому что знаю, что значат для него гонки и как он их любит. Это ведь не просто чтобы заработать много денег, а страсть, в которую он погружается, стоит только сесть за руль.
Я видела это вчера: несмотря на то, что он был слишком зол, управляя этим спортивным монстром, он будто успокаивался, хоть и не до конца.
И если я сейчас не соглашусь, то его карьера может полететь к чертям. И всё это из-за меня. Я просто не могу этого допустить. Поэтому как бы мне после всей этой ситуации и шантажа для полной картины ни хотелось уйти, сейчас я должна согласиться на его условия.
Вобрав побольше воздуха в лёгкие, выпалила:
— Хорошо. Я согласна, Герман Витальевич. А теперь я могу идти работать?
На его губах проскользнула еле уловимая ядовитая, довольная улыбка. Будто он знал, что я соглашусь. Знал, что я не смогу причинить вред Егору, его карьере, которая пойдет насмарку из-за меня. Я буду виной тому.
