Я стискиваю Олю в объятиях, так крепко, что она начинает протестующе вырываться.
— Ты решил меня задушить? — Делает глубокий вдох.
— Нет… — с сожалением отпускаю. — Пойдём… Я помогу помыться. Сейчас принесут еду.
После душа Оля выглядит почти живой. По крайней мере, ест с удовольствием, а на щеках появляется румянец.
Неожиданно, будто вспомнив о чем-то, замирает.
— У Веры аллергия на пенициллин была, — растеряно ведёт пальцем по сыру с голубой плесенью. — Она пиццу четыре сыра любила, а этот всегда мне отдавала.
— Вы долго дружили? — Не потому что мне интересно, а, потому что Оле хочется говорить.
— Наши мамы в школе вместе работали. Моя потом в издательство ушла, а ее — высшего образования не имела, поэтому со временем в интернат перевелась. Там платили больше… Ваня… Я… — поднимает на меня блестящие глаза, как у побитой собаки.
— Нельзя туда, Оля, — качаю головой, понимая ее с полуслова. — Там все в порядке. Мы оплатили.
— И… что будет дальше?
— Завтра уже будут готовы твои новые документы. Ты улетишь в Аланию. Там живет Татьяна с семьей. Она тебя встретит.
— Кто это? — Смотрит на меня настороженно и с налетом ревности.
— Ох… — откидываюсь на спинку стула и провожу рукой по волосам, прикидывая, как начать. — Ты, наверно, уже поняла, что Виктор был фотографом до того, как сел в тюрьму. Татьяна была его невестой и любимой моделью. Один человек решил, что имеет право ее у него забрать. Похитил с одной из выставок и изнасиловал. Виктор его убил. В тюрьме такие статьи уважают, но на всякий случай, его взял под опеку отец. Сначала Таня ждала Виктора, а потом попросилась уехать в Турцию аниматором на лето. Он понял, что она больше не вернётся. Ей было очень тяжело. Когда Виктор вышел, они встречались, но в итоге Таня выбрала спокойную жизнь. Вышла замуж за врача, родила дочь… Виктор у неё крёстный…
— Как это крестный? — Оля слушает меня, прижав пальцы к губам.
— Танин муж русский.
— Господи… — прикрывает глаза.
— У тебя будет время прийти в себя и подумать. — Я резко встаю из-за стола и подхожу к окну, чувствуя, что не справляюсь с эмоциями. Хочется разрушать и крушить все, что не утрамбовывается в ту реальность, где Оля принадлежит мне.
— Спасибо… — шепчет она за моей спиной.
А я сжимаю кулаки и мысленно разбиваю ими окно, понимая, что я нихрена не такой великодушный, как Виктор.
Глава 41. Ночь
Оля
Дождь барабанит по стеклу какой-то очень тоскливый мотив, точно попадая в мое настроение.
Пока справляться со своими эмоциями у меня не выходит. А ещё морально очень сильно давят собранные чемоданы. Мне можно взять с собой только вещи…
Я держу на руках фотоальбом, который привезли из моей старой квартиры, и переворачиваю страницы, каждый раз замирая перед следующей. Для них Иван обещал арендовать банковскую ячейку. На случай если…
«Нет!» — Я почти мысленно кричу, — «Не будет этого случая. Иван обещал мне, что приедет сразу, как решит дела.»
Я снова опускаю глаза к страницам альбома.
Фотографии, фотографии… Вот одна папина. Много меня маленькой. Совсем голенькой и беззубой. А вот на горшке, куда ж без неё. Утренник в садике… Я его помню. Мама тогда не смогла прийти, а мне кто-то наступил на край платья и оторвал мишуру. Я не вышла танцевать танец снежинок. Ну действительно! Какая может быть снежинка без мишуры?
Глажу пальцем детские хвостики и переворачиваю блок.
На этой странице уже мой первый класс и мамин юбилей на работе. Новый год… этих фото много и меняется на них только мой рост и подпись на обороте.
Вера. Это девятый класс. Слёзы капают на страницы. Здесь мы с ней дежурим в школьной столовой.
— Оля… — в комнату заходит Иван. — Ты так и не поужинала.
— Не хочется… — я качаю головой. — Хочешь, я тебе себя маленькую покажу?
— Покажи… — он садится рядом со мной на кровать и слушает.
А я говорю. Иногда начинаю плакать, но говорить продолжаю.
— Я мечтала актрисой быть, потому что у них всегда платья красивые были, а у меня нет… Поэтому, я себе накидку из шторы делала. Мама ругалась…
— Ты сможешь купить себе все, что захочешь, — Иван мягко забирает из моих рук альбом. — Давай спать, детка.
Он снимает одежду и ложится в кровать, притягивая меня к себе спиной. Горячий, большой. Его рука слишком для меня тяжелая и давит на живот, но мне хорошо именно так.
Я вдыхаю запах своего любимого мужчины, пока не начинает кружится голова и стараюсь не пускать в голову мысли, что эта наша с ним последняя ночь перед моим отъездом.
И больше я ничего не знаю. Ни когда он прилетит, ни что здесь будет происходить, раз меня решают спрятать.
Я беру его руку, подношу к губам и целую ладонь.
— Оля… — он втыкается носом в мой затылок и втягивает воздух. — Спи, пожалуйста.
— Ваня… — я поворачиваюсь к нему лицом и не зная, как адекватно обьяснить своё желание, кусаю губы.
— Что? — Он приподнимается на локте и смотрит в мои глаза.
На окне не задернуты шторы, и нам хорошо видно друг друга.
— Возьми меня… — проседает мой голос от стыда.
— Оля, — нависает надо мной. — Чтобы ты правильно понимала. Я безумно тебя хочу, но ты уверена? — Он переспрашивает с сомнением.
Я протягиваю руку и пальцами обвожу черты его лица.
— Да… — зажмуриваюсь и тут же чувствую, как мои шорты вместе с трусиками скользят по бёдрам вниз.
И это хорошо, что его не нужно просить дважды.
— Оля… Красивая моя, — Иван целует мой низ живота спускаясь к лобку. — Я так соскучился… — целует уже агрессивнее.
Мое сердце захлёбывается чувствами, пропускает удары. Запускаю пальцы в его волосы на затылке. Пока он целует меня ТАМ… Добавляет пальцы. Делает несколько рывков ими внутри меня и возвращается поцелуями по животу вверх.
Наши глаза сталкиваются. В его — голод и похоть. Эти эмоции перетекают в меня, отключая эмоцию стыда.
— Оближи, — обводит мои губы пальцами, которые только что были во мне.
Открываю рот и ловлю их языком.
— Черт! — Он подкатывает глаза и, не вынимая своих пальцев из моего рта, впивается в губы поцелуем.
Вскрикиваю от боли.
— Губа… — хнычу.
— Прости, ты очень вкусная девочка. Моя девочка. Да?
Футболка с лифчиком улетают в сторону. Жадно разглядывает и сдавливает руками мою грудь.
— Да! — Всхлипываю, выгибаясь ему навстречу.
И, терпя боль, целую его сама. Потому что эта боль — ничто, по сравнению с той, которая будет, если я вдруг не запомню вкус его губ.
Мы умираем в нежности и едва сдерживаемой страсти. Касание — стон. Вскрик. Шёпот.
— Ваня… — слетает с моих губ.
Его твёрдый член, вжимается в меня, но, дразня, не входит, а просто скользит по губкам вверх и вниз, задевая самые чувствительные местечки.
Я оплетаю его бёдра ногами, заставляя вдавиться сильнее.
— Я люблю тебя, — его губы гладят горячим дыханием кромку моего ушка. — Сильно, безумно.
— И я…
Мои веки захлопываются, потому что грудь сдавливает передоз эмоций и хочется плакать.
Иван, забываясь, снова впивается в мои губы, но мне уже почти не больно, доза дофамина слишком велика, чтобы что-то чувствовать, кроме пульсирующего желания внизу живота.
Жесткий толчок. И я уже обожаю, как Иван входит в меня первый раз. Это снова немного больно, но только на секунду. А потом от макушки до пальчиков на ногах по телу прокатывается сладкая судорога. Ещё толчек, и ещё…
Дыхание рвётся. Мне хочется глубже, вобрать его в себя, слиться. Это больше похоже не на секс, в на чувственную истерику.
Я чувствую, как он увеличивается во мне. И от этих нестерпимых ощущений взлетаю первой. А Иван, балансируя на грани своего удовольствия, в самый последний момент дергается, пытаясь из меня выйти. Я понимаю это на каком-то уровне сверхэмпатии и удерживаю его бёдра, сдирая ногтями кожу.
