Это были последние взмахи его рук в этом течении времени.
Пловца развернуло головой вперед, и он стал падать.
В падении его переворачивало, подбрасывало, скручивало, сгибало, растягивало, сжимало, било, выворачивало и снова разворачивало в неизвестных координатах.
В какой-то момент отвесное падение изогнулось и перешло в скольжение.
Где-то впереди забрезжил свет.
Точка света расширялась, и повеяло теплом.
Тепловое излучение перешло в багровый, а потом в красный цвет.
Красный цвет сменился розовым, потом оранжевым, жёлтым, и, увеличиваясь в диаметре, пройдя все цвета радуги, приблизился к фиолетовому.
Фиолетовое светило уже было различимо как сфера, которая была живым Существом, и, переходя в ультрафиолет, приглашало:
„Иди ко мне, сын мой, сольёмся воедино!“
Бог знает, в какие диапазоны его несло, но ясно было одно, — воды вокруг него уже не было.
Воды отошли. Куда они подевались, — было неясно.
Но это было неважно. Важнее было то, что его принимало. Или кто.
В какой-то миг выплывающий почувствовал, что, пройдя все известные частоты, он попал в последнюю часть электромагнитного диапазона — в плотную частоту вращения электронов вокруг атома.
Это была Материя.
Яркий свет взорвался в его новых раскрывшихся глазах, и он заорал от боли в глазах.
Материя нежно взяла его на руки и прижала к груди.
„Любимый мой! Здравствуй!“
Жгучие, соленые капли упали на его голову, и, появившийся на свет, снова закричал.
„Кричи! Кричи громче! Наполняй свои легкие свежим воздухом!“ — радостно сказала Материя. — Смотрите! Вот сын божий на Свет появился!»
«Матерь Божия! — удивились бомжи, сидевшие в подвале. — А говорили, что не получится!»
«Что значит, не получится?! — сказала бомжи ха, принимавшая роды. — Непорочное зачатие известно с древности. Только тайна его была утрачена навсегда».
«Неужели это Второе Пришествие Иисуса Христа?» — задал вопрос в никуда старый интеллигент, крестясь слева направо.
«Это всё конструкции твоего философского ума — заметил его сосед, протягивая руку к сумке с пустыми бутылками. — Дважды одного не бывает, как дважды не войдешь в одну и ту же реку. Пойду-ка я сдам бутылки, фургон уже должен быть на месте».
Малыша обмыли под краном возвратной воды из теплосистемы, вытерли тряпками, какие попались под руку, а пуповину с плацентой сунули в полиэтиленовый мешок.
Он затих, приложившись к груди, и женщины сдернули старую простынь, которой прикрывали роженицу от нескромных глаз.
«Долго ли сглазить, нехотя!» — сказала старуха, сворачивая простынь.
Теперь вся компания «БИЧей» — бывших интеллигентных человеков могла лицезреть младенца с матерью.
«Пойду-ка я по этому случаю нарву цветов с клумбы!» — сказала молчавшая до сих пор женщина.
«А не сцапают?!» — предупредила её другая.
Малыш оторвался от груди, повернул головку и пролепетал:
«Цветы увядают, когда мы хотим сохранить их…»
После этого его рот снова занялся исполнением его основной функции — приёму пищи.
Бутылки зазвенели из выпавших рук того, кто собирался сдать их. Он споткнулся о порог и чуть не упал.
Остальные с перекошенными лицами испуганно уставились на младенца.
«Матерь Божия! — прохрипела акушерка. — Кого ж ты нам родила?»
Этого не знал никто. Все молчали. Кое-кто крестился.
«Что ж мы с ним будем делать? Ведь узнают — конец нашему покою!» — донёсся голос из угла подвала.
«Тебе твой покой дороже всего! — возмутились женщины. — И почему мы должны что-то делать. Молчать про это надо, вот что!» — галдели они.
«Истину не скроешь!» — снова пролепетал малыш.
«Господи! Ему еще часа нет, а он уже об истине. Да что ты знаешь об истине-то?» — сказал тот, что не пошел с бутылками.
«Я знаю четыре Благородные Истины» — тонким голосочком произнёс младенец.
«Вот как? — удивились другие интеллигенты. — Мы не знаем, а он знает! И что же это за благородные истины?»
«Истина о страдании. Истина о причине страданий. Истина о конце страданий. Истина о Пути прекращения страданий»
«Это правда! — сказал один из „бичей“. — Мы проходили это на факультете, когда я был ещё полон сил. Истинная, правда! Клянусь!»
«Как же мы его назовём?» — ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Мать, позволившая себе эксперимент с непорочным зачатием.
«Майтрейя!» — сказал младенец и, закрыв глаза, погрузился в самадхи.
«Ну, наделала ты дел со своим экспериментом! — сказала акушерка. Как теперь будешь выпутываться, Дарья?»
Дарья не ответила. Она с улыбкой смотрела на малыша, нежно качая его на руках. Личико младенца было невозмутимо, как у мудрого старца.
Тем временем в Шереметьево приземлился самолет, летевший из Катманду.
Группа монахов, в ритуальной одежде не задерживаясь в аэропорту, наняла микроавтобус и покатила в Москву.
Монахи что-то говорили по-тибетски, лишь изредка один из них, говоривший на ломаном русском языке, давал указания водителю, сверяясь с дорогой по какому-то прибору.
«Газель» пересекла центр и нашла Варшавское шоссе.
Они долго стояли в пробке у развилки Варшавского и Каширского шоссе. Наконец машина свернула на Каширское шоссе, проехала институт, от которого на километр пахло радиацией, и остановилась у одного из домов.
Монахи расплатились долларами.
Видимо их количество удивило водителя, ибо он быстро спрятал зелёные в карман пиджака и спросил:
«Вас ждать?»
«Если через полчаса нас не будет — уезжайте!» — сказал знающий русский и задвинул дверцу.
Прохожие с удивлением рассматривали буддийскую делегацию, которая направилась к одному из домов.
Как бы по наитию, один из них направился к торцу дома, где находился вход в подвал.
«Это здесь!» — сказал он соплеменникам и трижды постучал кулаком в дверь.
«Кто?»— глухо донеслось из глубины.
«Свои!» — выученной ломаной фразой ответил стучавший.
«Опять напился, — язык еле вяжешь!» — ответил женский голос.
Тем не менее, дверь открылась, но, увидев незнакомцев, женщина попыталась закрыть дверь.
Монахи сделали какой-то жест пальцами, пробормотали непонятное заклинание и консьержка, обмякнув, заснула у дверей.
Толкая друг друга, монахи ввалились в подвал, и бухнулись на колени у входа. Они воздели руки к младенцу и хором запели:
«НАМО БУДДА! НАМО ДХАРМА! НАМО САНГХА!»
