Царевич нахмурился.
— Как ты посмел? — грозным шепотом спросил он.
— Ваше высочество, — сказал князь и опустился с корточек на колени. — Вы сами слышали; я сдаюсь. Только так можно было вызволить вас; даже если мне сохранят жизнь, я не скоро смогу приступить к действию.
— Значит, все погибло? — спросил отрок.
— Самое главное, что вы живы, ваше высочество. Вы пойдете с княгиней Марией… она знает куда.
Царевич опечалился.
— Я не хочу с тобой расставаться.
— Благодарю вас, ваше высочество, — князь глотал душившие его слезы, — но другого выхода нет.
— Жаль, — сказал отрок. — Что ж… придется примириться, раз так… А куда мы пойдем? — поднял он взгляд на княгиню.
— Тс-с! — сказала она, приложив палец к губам.
— Значит, ты со своею женой даже не проведешь… даже не проведешь… — начал царевич и замялся. Хочет сказать «брачной ночи», догадалась Мария. Но стесняется. Как все-таки мил его высочество! — …ни двух дней? — нашелся наконец отрок, обращая вопрос ко все еще коленопреклоненному князю.
— Увы, — сказал князь.
— Встань с колен, — сказал отрок. — Все хорошо. Ты все сделал правильно.
— Благодарю вас, ваше высочество. — Князь украдкой, чтоб не видели с той стороны, поцеловал отроку руку и поднялся.
— Теперь, — сказал он, — мы в руках Господа. Мария, помни: я теперь никто; вы — всё.
Заскрипела железная дверь, и на другой стороне возникло движение: явился Петров.
— Все в порядке, — сказал он своим.
Князь осенил себя крестным знамением.
— Ну что ж, — сказал Семенов, и Мария уловила в его голосе знакомые нотки, подлую песню прорвавшегося торжества. — Прошу всех, как говорится…
— Минутку, — сказал князь. — Что значит всех?
Из двери позади Семенова послышались звуки и появились вооруженные люди, один за другим. Князь бросил взгляд на дверь, куда должны были уйти Мария с царевичем и двумя провожатыми. Эта дверь немедля открылась тоже, и оттуда тоже посыпалась вооруженная толпа.
— Значит, вот почему телефон не работал, — разочарованно заметил князь, стараясь отгородить четверых оставшихся своих сторонников от толпы, оттесняя их как можно дальше. — Дешевые фокусы…
— Такой вот он, — в сердцах сказала Мария. — Ах, не зря я предупреждала тебя насчет участковых!
Все пятеро — князь, княгиня с царевичем и двое проводников — стояли против нескольких уже десятков вооруженных людей. Они отступили насколько было возможно. Они забились в угол; они прижались к стене.
— Что ж, — вздохнул князь. — Прощай, жена.
— Прощай, мой любимый, драгоценный муж, — сказала Мария. — Прощай, князь Георгий.
Они обнялись и крепко поцеловались.
— Давай-давай, — заговорили в толпе, начиная подталкивать их прикладами и штыками, стараясь выгнать их из угла. — Успеете еще нацеловаться… наша власть добрая, больше червонца не даст!
— Сомневаюсь, — покачал головой князь и дал особенный знак одному из двоих провожатых.
Сразу же тот локтем надавил на неприметный выступ в стене, к которой они были прижаты — в той самой грани, срезанной как бы для симметрии и красоты. Двое проводников, разведя руки, подстраховали Марию с царевичем, буквально распластав их по стене. Обе двери бункера шумно захлопнулись, немилосердно обойдясь с теми, кто стоял прямо в них; пока все остальные пытались понять, в чем дело, механический, воющий звук наполнил помещение, и весь пол бункера пошел вверх. Лишь один узкий участок, уступом или карнизом расположенный под стеной и несущий на себе Марию с царевичем и проводниками, не был затронут перемещением; стена, бывшая срезанной гранью, вместе с этим уступом медленно двинулась по горизонтали, отделяясь от двух смежных стен и проваливаясь в глубину между ними. Одновременно и уступ выползал, расширялся, превращаясь в платформу настолько широкую, насколько позволял это вздымавшийся пол.
Метаморфоз помещения отделил княгиню от мужа. Она двигалась прочь вместе с платформой; он оставался на подымающемся полу. Там, на полу, теперь начиналась давка, борьба не на жизнь, а на смерть; люди поняли, что единственное спасение — это прыгнуть в проем, образованный отъезжающей гранью. Раздались крики и гулкие выстрелы. Князь Георгий, встав на защиту проема, хладнокровно сопротивлялся наступавшей толпе; овладев чьей-то винтовкой, он с изумительной ловкостью фехтовал ею на самом краю и уже положил оземь нескольких — другие, спотыкаясь об их тела, падали сами, представляя еще лучшую для него мишень. Толща бетонного среза прошла вверх в сантиметре от колен людей на платформе; пока пол поднимался далее, платформа вдвинулась вглубь ровно настолько, чтобы бетон не коснулся их животов и груди.
Мария окаменела от ужаса. Перед самыми ее глазами уносился ввысь ее муж, из последних сил держа напор обезумевших и обрекая себя на верную гибель. Она знала, что князь Георгий непрост; знала, что вероломство им предусмотрено, но не могла и подумать, что это будет так страшно и убьет его самого. Бетонный срез меж тем прошел мимо ее лица; ноги князя затерялись среди ног атакующих. Мария опустила глаза. Циклопические винты открылись ее взору под полом бункера; они вращались с неистовой силой, нестерпимо визжа. Как гигантский домкрат, они все ближе вздымали пол к потолку бункера; дикий, звериный вопль полетел из уменьшавшегося проема. Мария одною рукой прижала к себе царевича, а другой схватилась за сердце: оно будто осталось там, с ее мужем, и вместе с ним сейчас раздавится, лопнет… Но тотчас это вдруг отпустило ее. Некто сильный, взирающий сверху на все происходящее, объявил ей, что князь уже мертв; он погиб, как и сам хотел бы — в отважном бою, в сражении с нелюдями… Она перекрестилась; ей потребовалось усилие воли, чтобы сделать это по-православному. В следующий момент воля изменила ей; она закричала так же страшно, нечеловечески, как и те, сверху; она попыталась дернуться вперед, как когда-то очень давно… у каких-то ворот… в темноте, среди снега… и, как и тогда, двое стражей не пустили ее, удержали на месте крепко и бережно.
И когда уже пол с потолком едва не соединились, в узкую щель, оставшуюся от проема, протиснулся и вывалился человек. Он весь был в крови, с уродливо переломанными ногами, но он был жив и хотел продолжать жить; то был Семенов — прошедший, проползший по головам других… Руки его вытянулись в воздух и, став неожиданно длинными, успели вцепиться в самый край платформы, отъезжающей вглубь. Тотчас одна из них сорвалась; держась на одной руке, он хрипло завопил, вероятно взывая к состраданию тех, кто стоял на платформе. Тогда Мария опять подалась вперед — недалеко, насколько ей дали — и, склонившись над пропастью, полной пламени, дыма, скрежета шестерен, дотянулась взглядом до глаз висящего под ней человека. Она громко рассмеялась ему в лицо. Она не сделала движения, чтобы сшибить его пальцы с платформы — он сделал все сам. Посреди лязга и грохота, посреди доносящихся сверху предсмертных стонов он услыхал ее смех… или просто понял, что это все же она, что спасения ему не будет; его пальцы разжались один за другим, и с жутким криком он полетел вниз, в преисподнюю.
