К невероятному изумлению и визиря, и самого султана, хозяин с поклоном предложение принял, не поинтересовавшись при этом ни жалованьем, ни привилегиями, прилагающимися к столь важному посту. У визиря Ахмада возникло странное ощущение, что их приезда ждали, как ждали и этого приглашения.
Кроме того, Ахмад ад-Дин увидел, как посерело от страха лицо султана в тот миг, когда он взглянул в глаза своего нового прорицателя. Увидел и запомнил, чтобы потом не раз замечать столь же странную робость наглого и самоуверенного владыки перед этим, в сущности, совершенно равнодушным человеком.
«Быть может, этот странный маг сам заставил нас совершить недолгое путешествие к стенам его дома… И сам вынудил толстяка Тивиада призвать его к себе на службу…»
Воистину, визирь был более чем умен. Да и трудно заподозрить в глупости человека, который более трех десятков лет с успехом исполняет непростые, о нет, более чем непростые обязанности.
Итак, вернемся в день сегодняшний.
Юсуф с удивлением узнал, что гнев повелителя прошел необыкновенно быстро – не без усилий со стороны мудрого визиря (довольного, что дикарка с полуночи столь… непочтительно отказала повелителю в страсти) и нежной любящей супруги, прекрасной Марват (более чем довольной тем, что султан мечтает повесить злосчастную дикарку).
Трех дней уговоров оказалось достаточно, чтобы султан принял иное решение. О том же, каким должно быть это решение, визирь и Марват спорили бы еще очень долго. Но придворный звездочет, сам того не подозревая, подсказал им отличный выход.
Предсказание Руаса ар-Ракса гласило, что наступающий день следует назвать днем полного преображения. Очистить душу от гнева, сделать бесценный подарок самому страшному врагу, удалить, пусть и не навсегда, лучшего друга.
– Вот и решение, прекраснейшая! – шепотом воскликнул визирь. – Даже два решения!
И Марват кивнула, без лишних слов поняв Ахмада ад-Дина.
Наутро усердный гонец доставил звездочету приглашение на пир, который, как гласила собственноручно сделанная султаном приписка, «будет дан в честь мудрейшего из советников».
Руас с изумлением приглашение принял, подумав, что звучит оно немногим мягче приказа. И, значит, отказаться нет ни малейшей возможности.
К чести султана следует отметить, что для этого вечера он избрал лучший свой наряд – кафтан из очень плотного белого индийского шелка и великолепную накидку. Два месяца иноземный портной создавал этот шедевр, еще месяц ушел на отделку его вышивкой. На выручку от продажи этого праздничного одеяния семья из десяти человек спокойно могла прожить целый год, питаясь самыми дорогими яствами. Но, к сожалению, великолепная ткань, столь дорогая и изысканная, с трудом ложилась в складки, и султану приходилось мучиться с ней, пытаясь элегантно приподнять до колен и стараясь не наступить на слишком длинный подол кафтана. Когда же наконец Тивиаду Второму удавалось без осложнений преодолеть несколько ступенек, на его лбу выступал пот.
В душе он ненавидел этот наряд и всегда думал о том, что лучше было бы сшить из столь плотной ткани занавес. Но стоило ему войти через широкие двери в зал торжеств, как все мучения с непокорной тканью забывались: отражение в зеркалах лучше сотен лизоблюдов утверждало его в непревзойденной красоте.
Зал Торжеств оправдывал свое название. Просторное помещение с высокими потолками смотрело на закат. Мозаики дивной красоты и стройные колонны украшали его с двух сторон. Из двух фонтанов струилась издающая аромат роз вода. Она стекала по желобам из блестящего каррарского кремового мрамора в дивный водоем в центре зала, в котором плавали кувшинки и огоньки-светильники. Дно водоема было выложено великолепной мозаикой из красных и золотистых самоцветов – падающая в него вода сказочно преображалась, превращаясь в текучее червонное золото. Два узких изящных мостика красовались над искусственными ручейками. Сотни гладко отполированных, богато украшенных цветным стеклом масляных ламп висели на колоннах и стояли в крошечных зеркальных нишах и на низких столиках.
Из курительных чаш поднимались, смешиваясь, благовонные дымки стиракса и сандалового дерева. Широкая лестница в центре зала вела на возвышение, покрытое изумительными шелковыми коврами и заставленное удобными оттоманками.
Тивиад Второй ибн Анвар ас-Саббади уже расположился здесь в окружении нескольких гостей. В углу занимали свои места музыканты, придерживая инструменты, дабы не смутить излишними звуками слух властелина.
Султан беседовал с гостями, но знака к началу пира не давал. Было видно, что он еще кого-то ждет.
Наконец распорядитель церемоний кивнул султану – тот самый гость только что ступил на порог Зала Торжеств.
Пока слуги помогали Руасу снять плащ, пока провожали к возвышению, хозяин праздника трижды ударил в ладоши. Зазвучала нежная мелодия, и слуги начали вносить на подносах, в блюдах и чашах изысканные яства. Злые языки поговаривали, что султан самолично давал указания главному повару. Хотя, быть может, это было сущей правдой: Тивиад Второй обожал вкусно и обильно поесть. По поводу чего не одну тысячу раз сокрушались придворные лекари.
Гости, к их чести, с удовольствием поглощали яства. Предлагались нежные паштеты с козьим сыром и мясом, маринованные с чесноком овощи, шашлык из мяса ягнят с острым соусом, приправленные специями окорочка цыплят, превосходный кускус, тоже щедро сдобренный специями, йогурт с огурцами и чесноком, жареные дикие утки, еще теплые, прямо из печи, кунжутные лепешки и многое-многое другое.
Руас с удивлением смотрел на это изобилие. Всякий раз, когда слуга предлагал отведать что-либо из чаши или с подноса, ему казалось, что это кушанье самое вкусное из всех, какие он когда-либо пробовал в своей жизни. Он едва не начал завидовать султану, имевшему такого талантливого повара. И почти всерьез задумался над тем, что неплохо было бы и ему иметь подобного мастера. Хотя его вкусы, тут Руас усмехнулся, мало в чем совпадали со вкусами его нынешнего властелина.
Когда гости насытились, Тивиад Второй вновь хлопнул в ладоши, давая знак принести кофе. Уже после первого глотка Руас почувствовал, как его покинула усталость, овладевшая им после продолжительного роскошного ужина. Похоже, то же ощущение испытывали и другие гости – разговоры вспыхнули с новой силой.
Особо поразила звездочета общительность Ахмада ад-Дина. Он знал великого визиря как молчаливого, осторожного и замкнутого человека. Но в этот вечер тот улыбался, легко поддерживал беседу. «Должно быть, – подумал Руас, – я ни разу не поговорил с ним вот так, вне стен дивана и без своры писцов за спиной».
