— Ну, это уж фигу, — хмуро сказал Филипп, следя, чтобы не пропустить нужной развязки. — Ты что, не понимаешь — это же большая политика! Как, кстати, православное духовенство относится к этой Фатиме вообще?
— Не очень-то, — вздохнула Ана. — Потому я и надумала ехать; из усилий таких простых людей, как мы с тобой, может быть, что-то и сложится… Во всяком случае, хуже не станет, верно?
— Это уж точно, — сказал Филипп. — Хуже некуда.
— Не опошляй мою мысль, — попросила Ана.
— Все же откуда взялась эта твоя мысль? — полюбопытствовал Филипп. — Я понимаю, движение души; но даже движение души имеет какую-то первопричину.
— Как ты неправ, — сказала Ана, улыбаясь и покачивая головой, — сказано: дух дышит где хочет… Может, движение моей души такое же чудо, как и сама Фатима…
Филипп еле заметно тоже улыбнулся.
— Что ж, — сказала Ана, слегка этим задетая, — если тебя интересует исключительно событийный ряд, изволь… Это было так: Вероника принесла мне заметку в журнале и попросила перевести. Я перевела; добавила то, что сама знала с прежних времен; мы немного поспорили. Потом она еще что-то выкопала и увлеклась… в общем, я обещала ей поехать и посмотреть, раз уж мы с тобой все равно собрались в путешествие; вот я ей расскажу, а тогда она, может, и сама выберется.
— Раз уж так, — сказал Филипп, — мы могли бы взять ее с собой прямо сейчас…
Ана странно улыбнулась, покачивая головой, и тут же бросила косой взгляд на Филиппа, будто опасаясь, не прочел ли он каких-либо тайных мыслей на ее лице. Затем она посерьезнела и перекрестилась, полуотвернувшись к окну. В окне проскочила табличка «Сеговия».
— Знаешь, — сказала Ана, опять повернувшись к мужу, — если б мы поехали еще северней, то могли бы прихватить кусочек Camino de Santiago — старого пути пилигримов. Мы же тоже в общем-то пилигримы, разве нет?
— Теперь уж точно, — подтвердил Филипп. — Ты меня обратила, будь уверена. Но неужели пилигримы шли по одному-единственному пути?
— Почти что, — подтвердила Ана, — это связано с географическим расположением святынь. Однако нам повезло: в Саламанке мы пересечем еще один такой путь, забыла как называется — ответвление от основного пути на юг, до Севильи. Они шли из Франции, — пояснила она, — давай я покажу тебе по карте…
— Я представляю себе, — отмахнулся Филипп.
Ана помолчала.
— Но ты отвлек меня, — сказала она, — мы говорили о большой политике… Несколько лет назад (я как раз жила в Испании) понтифик впервые признал вину католичества за разделение церквей, имелось в виду разделение 54-го, точнее 1054-го года. Энциклика называлась «В то время, как мы приближаемся к третьему тысячелетию». Так что, — подытожила она с печалью в голосе, — мяч, как говорится, на нашей стороне; но православные власти явно уклоняются — хотя им-то, кажется, следовало бы учитывать, что покаявшиеся церкви при Апокалипсисе будут спасены… Не смешно, — нахмурилась она, опять видя на лице мужа следы скрываемой им улыбки, — известный астролог по имени Борис Романов подсчитал, что Апокалипсис совсем скоро, с 8-го по 173-й год нового тысячелетия; а еще он пишет, что Россию с древних времен называли Домом Пресвятой Богородицы, и что Солженицын в знаменитом труде «Как нам обустроить Россию» назвал призвание России именно таким… а еще — что русский мат происходит от подсознательной идеи непорочного зачатия…
— Так писал Солженицын? — изумился Филипп.
— Ты невнимателен, — строго сказала Ана. — Это Романов; правда, рядом там ссылка на Климентьева, того самого нижегородского мэра, которого оттерли от власти, потому что бандит или якобы бандит… в общем, трудно понять, сказал это Климентьев или сам Романов. Вдобавок ты не дослушал: мат происходит не от самой по себе идеи непорочного зачатия, а от подсознательного страдания, что мы никак не можем обустроить свой собственный дом.
— Ну, ты и загнула вместе с этими Климентьевым и Романовым, — качая головой, ухмыльнулся Филипп. — Ай да общество! только Фрейда в компанию не хватает… Скажи лучше, что это были за закрытые вести или послания — ну, третий пласт? Если о них известно вообще, значит, когда-то их все же открыли?
— Открыли… но неизвестно, полностью ли… — сказала Ана будто бы нехотя. — Вряд ли это так важно. И вообще, мы уже в городе; не надо бы всуе… ну куда ты? Вот же стрелка — «Алькасар».
Филипп тормознул, сделал обратный маневр и повернул куда следовало.
Алькасар в Сеговии был совсем не похож на толедский: тот был рубленых, строгих форм, этот же больше походил на сказочную декорацию. Они осмотрели его снаружи. Внутри осмотреть не вышло — выходной день.
— Не везет, — вздохнула Ана.
— Подумаешь, — сказал Филипп. — У нас впереди еще куча алькасаров.
— Откуда ты знаешь, что у нас впереди.
— Ну, не огорчайся. Поехали к акведуку; уж он точно без выходных.
Они спустились с горы и сели за столик у римского акведука. Снова пахнуло двумя тысячами лет. Акведук походил на мост, виденный ими в то первое путешествие, на побережье. Правда, тот мост был красивее; но акведук был столь же высок.
— Помнишь овраг с виноградом? — спросил Филипп.
— Помнишь слона? — спросила Ана.
Они улыбнулись друг другу.
Пообедав, они погуляли по городу и двинулись дальше в свой путь. В Авиле им больше всего понравилась гордость города — толстая, высоченная, прекрасно сохранившаяся крепостная стена. Когда солнце стало светить в глаза, они доехали до Саламанки.
По крышам массивных, роскошных, узорчатых храмов ходили капризные аисты. На римском мосту — здесь невысоком, лишь об одном ярусе — молодая ватага в средневековых костюмах пела английские песенки, аккомпанируя себе на гитарах. С площадки перед старыми университетскими корпусами было удобно смотреть, как тени от заходящего солнца очерчивают готические украшения кафедраля и фигурки святых. Площадка эта наполнила Филиппа завистью.
— Смотри, — сказал он, читая таблицы на стенах, — здесь был университет, а здесь colegio; представляешь, как было удобно? Система непрерывного образования. А студенты наверняка проходили практику у детей.
— И молиться далеко не приходилось ходить, — отозвалась Ана, — кафедраль перед носом.
— И все это тринадцатый век…
— Как же! разгар мрачного средневековья!
Филипп вздохнул, представив себе, как детишки бегали по этой самой площадке, натыкаясь на профессоров в мантиях. Как им, наверно, было весело, как хорошо!
У него уже начался откат. Всякий раз перед поездкой в Испанию сердце его устремлялось вперед, радостно ожидая встречи с женой и с неизведанными дорогами; но едва ли не с первой же сладкой ночи и с первой из этих дорог он начинал думать, что скоро опять домой, опять в гниль и в грязь, и эта мысль укоренялась в нем и начинала точить его изнутри, отравляя остаток радостного путешествия. Вот и теперь было так же. Детишки могли жить здесь десятилетиями, им не нужно было никуда назад. Их дом много веков подряд был обустроен.
