Я была уже настолько испорчена, что этот вопиющий пример несправедливости, даже при всем том, что пострадала от нее я сама, пожалуй, скорее мне пришелся по нраву, нежели подтолкнул к другой, праведной жизни. «Ну и ладно, — подумала я. — Мне тоже надо добиться богатства; богатая, я буду такой же наглой и безнаказанной, как эта женщина; я буду иметь такие же права и такие же удовольствия. Надо сторониться добродетельности, это верная погибель, потому что порок побеждает всегда и всюду; надо любой ценой избежать бедности, так как это предмет всеобщего презрения…» Но не имея ничего, как могла я избежать несчастий? Разумеется, преступными делами. Преступления? Ну и что тут такого? Наставления мадам Дельбены уже разъели, как ржавчина, мое сердце и отравили мой мозг; теперь я ни в чем не видела зла, я была убеждена, что преступление так же исправно служит целям Природы, как добронравие и благочестие, поэтому я решила вступить и этот развращенный мир, где успех — единственный признак торжества, и пусть не мешают мне никакие препятствия, никакие сомнения, ибо нищета — удел тех, кто колеблется. Если общество состоит исключительно из дураков и мошенников, будем в числе последних: в тридцать раз приятнее для самолюбия надувать других, чем оказаться в дураках.
Утешившись и вдохновившись такими мыслями, которые, быть может, шокируют вас в пятнадцатилетней девочке, но которые, однако, благодаря полученному мною воспитанию, не покажутся вам невероятными, я стала покорно дожидаться, что принесет мне Провидение, твердо решив использовать любую возможность улучшить свое положение, чего бы это ни стоило мне самой и всем остальным.
По правде говоря, мне предстояло суровое обучение, и первые, порой болезненные шаги должны были довершить разложение моей нравственности, но чтобы не оскорблять ваши чувства, дорогие читатели, я воздержусь от описания подробностей, потому что я совершала поступки, которые наверняка превосходят по своей чудовищной порочности все, чем вы занимаетесь каждодневно.
— Признаться, мадам, я никак не могу до конца поверить в это, — вмешался маркиз. — Зная все, на что вы способны, я заявляю, что просто ошарашен тем, что вы, пусть даже на один миг, позволили себе так растеряться. Ваши поступки и ваше поведение…
— Простите меня, — сказала графиня де Лорсанж, — но это всего лишь результат испорченности, которую обнаруживают оба пола…
— Хорошо, продолжайте, мадам, продолжайте.
— …потому что Дювержье в равной степени умела угождать прихотям и мужчин и женщин.
— Надеюсь, — заметил маркиз, — вы не собираетесь лишить нас подробностей, которые, как бы ни были они эксцентричны и причудливы, еще больше развлекут нас? Мы знакомы практически со всеми экстравагантностями, присущими нашему полу, и вы доставите нам удовольствие, поведав о тех, которым предаются женщины.
— Ну хорошо, будь по-вашему, — согласилась графиня. — Я постараюсь описать только самые необычные оргии и, чтобы не впадать в однообразие, пропущу те, что кажутся мне чересчур банальными.
— Чудесно, — заявил маркиз, демонстрируя собравшимся свой уже набухший от вожделения орган, — только не забывайте, как действуют на нас подобные рассказы. Взгляните, до чего довело меня даже ваше предисловие.
— Хорошо, мой друг, — сказала очаровательная графиня, — разве я не вся в вашем распоряжении? И я получу двойное удовольствие от своих мучительных воспоминаний. А раз самоутверждение так много значит для женщины, позвольте предположить, что если речи мои служат причиной такого повышения температуры, то и моя скромная персона также имеет к этому какое-то отношение.
— Вы совершенно правы, и я готов доказать вам это сию же минуту, — сказал маркиз. Он и в самом деле был возбужден до крайности и увел Жюльетту в соседнюю комнату, где они оставались достаточно долго, чтобы вдоволь вкусить все самые сладкие радости необузданного порока.
— Со своей стороны, — сказал шевалье, оставшийся после их ухода наедине с Жюстиной, — я должен признать, что пока еще не готов сбросить балласт. Но неважно, поди сюда, дитя мое, стань на колени и пососи меня; только будь добра сначала показать мне твой задик, потому что твои передние прелести интересуют меня меньше. Вот так, очень хорошо, — добавил он, разглядывая Жюстину, которая была достаточно обучена такого рода вещам и умела, хотя и не без неудовольствия и раскаяния, возбудить мужчин. — Да, да, очень хорошо, милочка.
И шевалье, чувствуя себя на седьмом небе от неописуемого удовольствия, был уже близок к тому, чтобы отдаться изысканно-сладостным ощущениям вызванного таким путем оргазма, когда вернувшийся вместе с Жюльеттой маркиз начал умолять ее вновь разматывать нить своих воспоминаний, и его приятелю пришлось подавить в себе стремительно приближавшийся пароксизм страсти.
Когда присутствующие успокоились, и все внимание вновь обратилось на мадам де Лорсанж, она продолжила свою историю и рассказала следующее.
В доме мадам Дювержье жили шестеро женщин, но одним мановением руки она могла вызвать на подмогу еще сотни три; два подтянутых лакея почти двухметрового роста с гигантскими, как у Геркулеса, членами и два юных грума[38], четырнадцати и пятнадцати лет, оба неземной красоты, были всегда к услугам развратников, которые любили смешение полов или предпочитали античные гомосексуальные забавы женскому обществу. На тот случай, если этого ограниченного мужского контингента окажется недостаточно, Дювержье могла усилить его за счет резерва из более чем восьмидесяти человек, которые жили вне заведения и которые, в любой час дня и ночи, были готовы предоставить себя в полное распоряжение клиентов.
Дом мадам Дювержье был хитроумно устроенным и уютным местом. Он располагался во внутреннем дворе, был окружен садом и имел два выхода с каждой стороны, так что свидания проходили в условиях абсолютной секретности, которую не могла бы обеспечить никакая иная планировка. Внутри дома обстановка отличалась изысканностью, будуары навевали сладострастие, повар был мастером своего дела, вина были высшего качества, а девочки очаровательны. Естественно, пользование этими выдающимися преимуществами было сопряжено с расходами. Ничто в Париже не стоило так дорого, как ночной раут в этом восхитительном месте: Дювержье никогда не требовала меньше десяти луидоров за самое элементарное рандеву «тет-а-тет». Не имея никаких моральных и религиозных принципов, пользуясь неизменным и могучим покровительством полиции, первая сводница самых высокопоставленных лиц королевства, мадам Дювержье, которая ничего и никого не боялась в этом мире, была законодательницей мод в своей области: она делала невероятные открытия, специализировалась на таких вещах, на которые до сих пор никто из ее профессии не осмеливался и которые заставили бы содрогнуться саму Природу, не говоря уже о человечестве.
