И вновь над лагерем повисла тишина, прерываемая лишь негромкими ответами знахаря на вопросы Сейида. Неугомонный лекарь, похоже, надеялся за один день постичь всю глубину знаний столь далекой ему культуры. И мудрый Чжан Кань ему в этом не препятствовал.
Заходящее солнце последним своим лучом наградило усердие этих двоих, ибо в миг заката и родилось снадобье, которое должно излечить магараджу.
– О Аллах милосердный, – Сейид с наслаждением выпрямился. – Счастлив будет тот день, когда я смогу поднести первую чашу снадобья властелину. И в этот миг я с удовольствием вспомню тебя, великий учитель!
– Тогда и мой день также будет счастлив, – отвечал знахарь. На его устах играла улыбка, но глаза смотрели печально. Ибо он знал, что этого счастливого дня в его жизни уже не будет.
Путники шли по новой тропе. Сверре-лазутчик с удовольствием показывал дорогу остальным. Посредине шел Сейид, аккуратно неся котомку с заветным зельем. И в его заплечном мешке, и в мешке Рахмана покоились травы, которые необходимы будут для повторного сотворения снадобья, когда закончится эта, первая порция. Но более, чем самими травами, дорожил лекарь магараджи своими записями. И, по здравом размышлении, их он решился отдать Ли Лайфань – ибо в ней он видел человека, который поможет ему сохранить обретенные сокровища знаний.
О, конечно, эта тропа была куда удобнее для спуска, но мудрый Чжан Кань с каждым шагом становился все более хмурым и недовольным. Рахман уже открыл рот, чтобы спросить о причинах столь скверного настроения, но тут под ногой Сверре покачнулся камень. Он попытался перейти на другой, но тот, видимо тоже стоящий весьма непрочно, покатился следом за первым. Еще один шаг попытался сделать Сверре и…
Под камнепадом исчезли и лазутчик, и знахарь. Тучами пыли заволокло все вокруг, захлебнулась криком Ли, почувствовав, что опора уходит и из-под ее ног. Окаменел, прижавшись к огромному валуну, Рахман.
Вскоре пыль начала рассеиваться, утих грохот обвала. Рахман посмотрел вперед, туда, где еще мгновение назад была тропинка. Увы, сейчас лишь огромная груда камней высилось впереди.
– О Аллах милосердный, – услышал Рахман шепот потрясенного Сейида. Тот тоже прижался к валуну и пытался даже не дышать, чтобы не спугнуть обретенное равновесие.
Оглянувшись, юноша увидел девушку, которая пыталась встать на камень, что казался ей устойчивее остальных.
– Ли, прекраснейшая, какое счастье, ты жива!.. – проговорил Рахман.
Но девушка не слушала его. С трудом находя опору, она продвигалась вперед. И вот наконец достигла того, что раньше было тропинкой. Огромные тяжелые валуны и крошечные камни слагали теперь нечто воистину нерушимое, казалось, груда лежала здесь всегда. Девушка, прижавшись к камням, пыталась позвать наставника. Но ответом на ее призывы была лишь тишина. И тогда Ли заплакала.
Слезы эти, беззвучные и горькие, словно отточенный клинок ударили в душу Рахмана. И не нашлось у юноши слов утешения, ибо ничто сейчас не могло утолить горе девушки, потерявшей в одночасье все – и наставника, и будущее. Тягостное молчание повисло над камнями.
– Но что же нам теперь делать, Рахман? Как выбраться отсюда?
– Увы, Сейид, я не ведаю… Мы оказались в западне. Я боюсь сделать даже шаг.
– Теперь можешь не бояться, иноземец, – проговорила Ли. Мимо воли голос ее был полон ненависти.
– Почему, прекрасная?
– Да потому что ваш недалекий друг, погибший от собственной глупости, принял на себя весь груз камней, что лежали непрочно! – почти кричала девушка. Словно выплеснув всю горечь этими словами, она продолжила куда спокойнее и равнодушнее: – Сколь долго понадобится этой осыпи, чтобы превратиться в незыблемую скалу, никому не ведомо. Но выше тропа не изменилась. Значит, эти камни надежны. И мы можем, не сильно рискуя, подняться на плато. И поискать новый путь вниз.
– О Аллах милосердный, а я уже обдумывал, где мы найдем лошадей, чтобы вернуться во владения магараджи Райпура.
– Увы, до этого так же далеко, как в тот день, когда мы ступили под своды пещеры ШаррКана.
– О нет, мой юный друг. Теперь у нас есть снадобье, есть и знания. И с нами прекрасная Ли, которая ведает куда больше, чем мы с тобой.
– Ах, мой друг, – совсем тихо, чтобы девушка не услышала этих слов, проговорил Рахман. – Боюсь, что сейчас не нам, а ей понадобится наша помощь и вся наша сила. Ведь она не может даже оплакать своего уважаемого дядюшку. Камни скрыли его тело… да и оставаться здесь, на осыпи, небезопасно.
С трудом заставив себя оторваться от валуна, казавшегося таким надежным, Рахман осторожно дошел до девушки и, словно пушинку, поднял ее с груды камней. Та обмякла на его руках и позволила унести себя от опасного места. Слезы по-прежнему текли из прекрасных глаз, горе было столь велико, что пало ей на лицо черной пеленой.
Теперь уже трое путников с величайшими предосторожностями шли вверх по тропинке, еще недавно казавшейся такой надежной. И лишь поднявшись, смогли они вздохнуть с облегчением. Почувствовав под ногами не камни, а мягкую траву, Ли Лайфань смогла дать выход своему горю. Горькие рыдания наконец прорвались наружу.
Опустились в печали на землю посланники магараджи. Увы, теперь их было лишь двое. Да, в этом странствии Сверре-лазутчик ничем не помог им, более того, он подверг жизнь друзей смертельной опасности, но сам же и поплатился за это. Да, должно быть, кара во множество раз превышала вину. Но сейчас лишь сожаление об утрате друга и надежного спутника терзало сердца посланников магараджи.
Скорбную тишину прерывал лишь плач Ли Лайфань. Вскоре утих и он. Миг безвременья и бессилия воцарился в этом пустынном месте.
Но вот девушка встала, утерла слезы и подошла к своим спутникам. Прелестное лицо ее было в разводах каменной пыли, но глаза смотрели уже куда спокойнее и тверже.
– Простите мне мою недостойную вспышку, путники! Это была слабость.
– О прекраснейшая, тебе не за что просить прощения. Мы понимаем, сколь велико твое горе! Если можешь, прости нашего друга. Он обрушил лавину, что погребла и его, и великого Чжан Каня.
– Своей смертью он искупил вину. Но нам нельзя медлить. Дядюшка ведь сварил зелье, и, значит, чем скорее ваш повелитель его отведает, тем более успешным станет его излечение.
Рахман в который уже раз подивился необыкновенному мужеству этой девушки, ее здравому взгляду на мир. «Клянусь, если нам дано будет выбраться живыми, я сорву поцелуй с этих прекрасных губ!» Увы, юноша сам понимал, сколь далеко до этого, но помимо его воли воображение представило этот сладостный миг. От наплыва чувств у Рахмана закружилась голова. Но холодный взгляд девушки, которая, как ему показалось, услышала эти мысли, мгновенно остудил порыв юноши.
