Когда Милли закончила танцевать и сделала очаровательный реверанс, я зааплодировал и вручил ей розу из хрустальной вазы.
— А какие у вас ещё есть пластинки? — спросил я.
— Посмотрите сами, — разрешила она. — А я пока переоденусь.
— Не надо, прошу вас.
— Это ещё почему?
— Я хотел, чтобы вы показали мне ещё один танец.
— Какой?
— Одну секундочку.
Порывшись в кипе пластинок, я наткнулся на концерт Тони Беннета, как раз ту музыку, которую искал — медленную, нежную и сексуальную.
— Что вы ставите? — полюбопытствовала Милли, остановившись в дверях.
— Прелюд Шопена, — хмыкнул я.
Тягучие аккорды мистера Беннета плавно полились из динамика, и Милли свалилась ко мне в объятия.
С минуту она ещё сдерживалась, после чего её бедра прижались к моим, а губы впились в меня, как щупальца осьминога.
Пластинка проиграла, должно быть, уже дважды, когда мы медленно протанцевали из кухни в спальню и я, подхватив Милли на руки, осторожно опустил её на кровать.
— Ой, здесь нельзя… — прошептала Милли. — Миссис Лейевски…
— Я уже ухожу, — сказал я.
— Только попробуй — я начну кричать! — пригрозила Милли.
Я ухмыльнулся.
— В котором часу она ложится?
— Около девяти.
Я кинул взгляд на часы.
— Значит, она уже в постели.
Мне показалось, что Милли успокоились, но уже в следующий миг она встрепенулась.
— Нет, мне придется тебя проводить. Она будет думать…
— А потом я прокрадусь обратно?
Милли медленно кивнула. Ее грудь бурно вздымалась.
— О'кей, — сказал я. — Могу даже отогнать машину в конец улицы.
Мы шумно распрощались, я сел в машину и отъехал на пару кварталов. Потом осторожно вернулся. Милли приоткрыла дверь, приложив к губам палец.
Поднявшись на крыльцо, я снял туфли и в одних носках ужом проскользнул в прихожую.
С минуту мы стояли, с замиранием сердца прислушиваясь, как миссис Лейевски кашляет, потом на цыпочках поднялись по лестнице. Прокрались в комнату Милли, и тут же упали друг к другу в объятия.
— А она никогда не поднимается сюда по ночам? — шепотом спросил я.
Милли молча покачала головой и снова прижалась ко мне всем телом, словно вспоминая наш танец.
— Как, черт побери, снимать это трико? — спросил я после нескольких безуспешных попыток содрать его с Милли.
— А нечего было просить, чтобы я его надевала, — назидательно произнесла она.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — отмахнулся я.
— Ничем не могу помочь. Тебе надо, ты и снимай.
Что ж, времени у нас было, хоть отбавляй. Однако вы даже представить себе не можете, сколько мне пришлось перетерпеть, прежде чем её трико присоединилось к моим брюкам и трусам, валявшимся в куче на полу. Такую уж игру затеяла Милли. Мы раздевали друг друга, но по определенным правилам: если кто-то ожесточенно сопротивлялся, противник был обязан уступить. В итоге, когда я уже остался совсем голым, мне удалось добиться только того, что Милли приспустила с плеча одну лямку.
Она уже была готова сбросить чертово трико и, должно быть, с минуту забавлялась стоявшим в полный рост Фридрихом, когда вдруг замерла и знаком велела мне затихнуть.
Ступеньки лестницы скрипели!
— О, Боже! — шепнула Милли.
Наши взгляды заметались по комнате, но тщетно — прятаться было негде. И вдруг Милли осенило.
— Сюда! — указала она на просвет между кроватью и стеной. Около фута шириной.
— Ты уверена…
— Скорей!
Я протиснулся в щель и затаился на полу ни жив, ни мертв. Милли набросила на меня сверху плед, и я услышал, что она заходила по комнате, напевая себе под нос.
За дверью скрипнула половица!
— Милли, ты спишь?
Как ни в чем не бывало, Милли прощебетала:
— Нет еще, миссис Лейевски. Я вам нужна?
— Да, на одну секунду.
Я услышал, как дверь открылась.
— Ваш молодой человек уже ушел? — задушевно спросила хозяйка. Я мысленно представил, как её крысиные глазки шныряют по спальне и кухне девушки.
— Да, сто лет назад, — засмеялась Милли.
— Забавно, — хмыкнула миссис Лейевски. — А мне показалось, что я слышу ваш смех.
— Это радио, миссис Лейевски. Я включала приемник.
— Понятно. Я… Я просто хотела узнать, понравилась ли тебе швейная машинка.
Я почувствовал зловещее щекотание на правой ноге и покрылся холодным потом. Больше всего на свете я боюсь и ненавижу пауков. Мерзкие отродья! Бр-рр! Если это паук, то все пропало — сейчас я заору благим матом и выскочу прямо на миссис Лейевски, перепугав беднягу насмерть — наверняка она никогда не видела необрезанных…
— Увы, нет, миссис Лейевски. Она не шьет зигзагом.
— Да, это ужасно, — посочувствовала старая ведьма.
Катись в постель, гнусная карга! Нет, это точно паук. Дюймов девяти в диаметре, мохнатый, кровожадный, с огромными челюстями…
— Что ж, Милли, спокойной ночи. Ты, наверно, была уже в постели?
— Да, — быстро ответила Милли. — Я немного устала и решила уснуть пораньше.
— Как я тебе завидую, — вздохнула старая мерзавка. — А я так страдаю от бессонницы. Буду опять читать до утра. — Снова скрипнула половица. Спокойной ночи, милая.
Проклятый паук пощипывал мои яйца!
— Спокойной ночи, миссис Лейевски!
Закрой же эту чертову дверь, Милли, мысленно орал я, пока этот чертов паук не отгрыз все мое достояние…
Услышав, что дверь закрылась, я зашептал:
— Скорее отодвинь кровать, Милли! Я не могу встать!
Милли отодвинула кровать и я, в чем мать родила, вскочил на ноги. Представляете? И тут я его увидел! Мерзкая, трепещущая, волосатая тварь, едва не отправившая меня в царство мрачного Аида, оказалась крохотным белым мотыльком величиной с ноготь муравья. Я почувствовал себя последним идиотом.
Милли закатилась в истерике, зажав рот ладонями. Слезы лились по щекам ручьями. Я был с ног до головы покрыт пухом, а одна, особо выступающая часть… Словом, мне было совершенно не смешно.
Я кое-как стряхнул с себя дурацкий пух и забрался в постель. Милли, хихикая, как ненормальная, заползла рядышком, то и дело зажимая рот, чтобы не прыснуть.
— Теперь тебе придется остаться на ночь, — давясь от смеха, прошептала она.
— Вот как?
— Ты против?
— Нет, конечно, но как, черт побери, мне удрать утром?
— В девять утра миссис Лейевски отправляется по магазинам. Как только она уйдет, путь свободен.
— А больше в доме никого нет.
Милли пожала плечами.
— Ее сын. Но он уходит в восемь.
— А ты во сколько?
— Тоже в восемь.
