— Сударь…
— Я также попрошу ваших спутников отряхнуть свои лохмотья в передней, а то, я боюсь, они мне разнесут насекомых по всему залу.
— Вы ужасны по отношению к этим людям, сударь!
— А от вас, М. Сусебрик, несет табаком. Когда вы разговариваете со мной, я требую, чтобы между нами было не менее метра расстояния. Между прочим, я должен вам заметить, что вы пришли сюда наложить арест, а не надоедать мне вашими разговорами, а посему исполните вашу обязанность, получите, что вам следует, и закройте ваш дурацкий рот. Я боюсь, чтобы вы… и ваши спутники не стянули некоторых драгоценных вещей, и потому буду следовать за вами. Если я замечу что-нибудь подобное, я вас спущу с лестницы…
Они были в маленькой гостиной. Судебный пристав диктовал своему секретарю и в то же время сам записывал:
— Стол черного дерева…
— С двумя ящиками, — сказал мой хозяин, — которых я вам не открою, хотя у меня есть ключ. Они полны золота. Если вы хотите заглянуть в них, то есть слесарь на улице Daumednil a Vincennes; туда всего только тридцать минут езды…
— Диван…
— Широкий и низкий, на котором, мой милый Сусебрик, я обнимал женщин, один локон которых стоит больше всей вашей особы…
— Карточный стол черного дерева в итальянском вкусе…
— На котором я восемь дней тому назад выиграл в экарте ночь любви с такой женщиной, к которой, я надеюсь, вы никогда не будете иметь удовольствие даже прикоснуться.
— Кресло… три стула… стенные часы из фарфора…
— Вы говорите абсурд! Это из фаянса! Вам еще нужно объяснять это? — вскричал мой хозяин. — Фарфор, животное вы, просвечивает, фаянс же непрозрачен, как ты сам…
— О! сударь… пожалуйста, перейдем в соседнюю комнату.
— Это в столовую. Вы там увидите шесть стульев, стол, буфет, швейцарскую кушетку, персидские и китайские блюда… Но, ради Бога, не накладывайте ареста на остаток холодного филея, который мне будет к завтраку. Я обожаю холодный филей… а вы?
— Я…
— Очень мне нужно знать, любите ли вы его! Неужели вы думаете, что я интересуюсь вашими вкусами? Я знал в Нормандии одного наглеца, который имел вашу дурацкую вялую походку, я бы не удивился, если бы это были вы. Вы очень похожи на него.
— Сударь, мы идем дальше…
— А! Я вас там ждал… Это спальня… Там на кровати под одеялом лежит изящная женщина… Поставщик царского гарема дал бы за нее солидную сумму. Не забудьте ее отметить в вашей описи. Ее тоже можно продать с молотка…
Пристав Сусебрик и его два спутника вошли в спальню. Действительно, у него была мерзкая голова, у этого пристава. Я впервые видала такого. Высокого роста, худой, бледный, с обыкновенным глупым и злым лицом, с черными усами, большими ногами…
— Шкаф, — диктовал он.
— Полный шитой золотом и украшенной жемчугом одеждой…
— Библиотека…
— С редкими книгами. Там есть такие старые негодные книги, которые стоят около трех су, слышите ли вы? Там есть и другие, которые стоят дороже. Но за этими книгами высокого достоинства следуют уже имеющие ценности только для разносчика… Записали ли вы даму на кровати?..
— Кушетка…
— А! Это славная мебель! — воскликнул мой хозяин. — Эта кушетка была поверенной стольких прекрасных признаний…
— Комод красного дерева в стиле Людовика XV…
— Не забывайте в особенности бронзу, это самое модное теперь…
Пристав сложил свои бумаги.
— Вы не продолжаете больше? — спросил мой хозяин. — А этот старый ковер вы забыли? В продолжение семи лет мои ноги им добросовестно пользовались… Может быть, он станет потом дороже, если вы объявите, что на этом ковре королева Ranano окончила свое последнее произведение…
— Теперь сударь, вы знаете, какой срок между описью и продажей. Если вы согласны вступить в сделку с моим клиентом…
— С этим гулякой!
— Или со мной…
— Вы мерзки, я вас видеть не хочу.
— Мы в вашем распоряжении, — закончил пристав.
Последние формальности исполнены. М-е Сусебрик и его помощники, оскорбленные и взбешенные, удалились. Мой хозяин проводил их до двери, которую громко за ними захлопнул. Потом он спокойно улегся, как будто ничего особенного не случилось.
Они не сразу заснули. Жанна сочла нужным сказать ему несколько слов в утешение. Она это очень мило сделала.
Что же касается меня, то я, очень обеспокоенная, нахмурилась в своем углу и как старая пустомеля тихо время от времени повторяла:
— Неужели меня продадут?.. Неужели меня продадут?..
Ах! если бы у кушеток могло биться сердце!.. Я клянусь, что почти ощущала его.
Вчера наложение ареста, сегодня положение адюльтера. Это так же плохо, как и возможно. Я опасаюсь еще большей катастрофы. Вчера у нас сажа загорелась… Это, должно быть, очень неприятно, когда горят. Все-таки я бы лучше хотела сгореть в огне, чем быть отправленной на продажу в магазин.
В три часа пополудни хорошенькая женщина с робким и порочным видом бросилась на шею к моему хозяину, который, вероятно, ждал ее, потому что был только в нижнем белье из тонкого полотна, в желтых шелковых носках и в лакированных туфлях. Он был, впрочем, очень хорош. Мужчины, подобно женщинам, в неодетом виде бывают особенно интересны. Его широкая волосатая грудь, выдающаяся вперед; его могучие руки и ноги, с крепкими, как канат, мускулами, его плоский живот, бычья шея, на которой мускулы натягивались как если бы они были из стали — все это вместе составляло замечательную фигуру, действительно способную увлечь такую хрупкую и простенькую женщину, как Валентина.
Я все больше и больше обожала хозяина. Его богемское существование меня бесконечно забавляло. Красивая дама с карими глазами уже давно не была у нас, и всю мою привязанность, всю мою любовь к ней я перенесла на своего хозяина.
Прошло уже около часу, как они с Валентиной болтали всякий вздор, тот вздор, который служит прелюдией к более серьезным вещам, как вдруг раздался звонок.
Я забыла сказать, что Валентина была одета немногим лучше его — на ней были только рубашка, чулки и ботинки — ботинки всегда снимаются в последний момент. Ах! если бы не было ботинок, честное слово, дамы были бы всегда нагими.
Как бы предчувствуя, Валентина воскликнула:
— Мой муж!
— Ты шутишь! — сказал мой хозяин. — Почему это может быть твой муж? Разве он был настолько любезен, что предупредил тебя?
— Я уверена, что это мой муж, — возразила Валентина. — Я погибла, погибла! Ах! Боже мой! Где мне спрятаться?
Мой хозяин бросил наполеоновский взгляд на Валентину и оценил ее состояние.
— Иди сюда, — сказал он.
