Я и так терпел слишком долго. Ещё с телефонного разговора я догадывался: ничего просто не будет. Оказалось слишком сложно.
По тому, как он обращался к Рине, я понял: он человек из прошлого. Один из. И я не мог его винить. Она как раз такая: трепетная и притягательная. Женщина, ради которой временами хочется творить безумства, хоть она на них и не подталкивает.
Я вообще удивляюсь, как ей удавалось создавать образ порочной женщины. В Рине была загадка, ноты духов и туманов[1], как говаривал поэт, но не скрывалось ничего тёмного, толкающего на безумства и преступления.
Этот тип за столом переводит на меня взгляд. Смотрит так, словно вспоминает, кто я вообще такой и откуда здесь взялся.
— Что — нет? — опасно склоняет он голову. — Вы вообще здесь посторонний человек. Я связался с вами исключительно потому, что у госпожи Марковой нет телефона. И сопровождали вы её исключительно потому, что телохранитель. У таких девушек, как она, должна быть охрана.
Если он надумал меня смутить, задвинуть в угол, подавить и пренебречь моим существованием, то глубоко ошибся. Не на того напал. Я не стану трусливо поджимать хвост. Я вообще не уверен, что он у меня имеется. Точка.
— Все ваши претензии касаются господина Маркова. Это он имел с вами дело, работал с вами или сотрудничал — не суть важно. Это он оплошал и задолжал деньги, обворовал вас или допустил халатность. И вы прекрасно понимаете, что Екатерина, — выдавливаю из себя её полное имя, потому что понимаю: не могу и не хочу при этом уроде произносить то, сокровенное, которым она поделилась со мной, — не имела отношения к оплошностям господина Маркова.
Он приподнимает брови, делая вид, что слегка удивлён моей борзости.
— Не вижу связи между тем, что я озвучил, и тем, о чём сейчас говорите вы, господин… Стоянов, кажется?
— Значит, это было желание, а не приказ? Просьба, а не завуалированный ценник, которым следует расплатиться за чьи-то грешки?
Взгляд его меняется. Становится заинтересованно-острым, пронзительным. Он даже на какой-то миг утрачивает связь с главным объектом, на который хотел бы влиять и давить. Рина немного расслабляется — я вижу это краем глаза. Отдышись, девочка, пока мальчики меряются писюнами. У мальчиков это обычные игры — показать, у кого больше.
— Разумеется, я ни к чему не принуждаю Катерину, но даю ей понять, что заинтересован в… плодотворном взаимовыгодном сотрудничестве. И, кажется, она мне так и не ответила, потому что бестактно вмешались вы, телохранитель Стоянов. Ваше рвение похвально. Даже выше всяких похвал. Но ваш работодатель мёртв, а поэтому можете не рвать жилы. Нет работодателя, нет денег. Нет денег, нет нужды выполнять свою работу. Вы свободны, Стоянов. А дальше мы с госпожой Марковой уже как-нибудь и без вас разберёмся.
— Не надо со мной разбираться. Я не хочу, — подаёт голос Рина.
Мне кажется, я слышу, как отчаянно бьётся её сердце прямо в горле — так подрагивает от напряжения её голос.
— А тебе и не нужно, Бабочка, — переводит он взгляд на Рину. В глазах его мелькает покровительственное тепло и заинтересованность, и я до хруста сжимаю челюсти, чтобы не броситься, не вцепиться этому барону в горло. — Большие игры не для девочек. У женщин — другое предназначение. Быть королевой, например. При короле, естественно. Незачем взваливать на себя все тяготы мира. Для этого существуют мужские крепкие плечи. А королевам принято блистать. Покорять. Быть бриллиантом, достойным самой лучшей оправы.
Он снова её соблазнял. Строил словесные ловушки, рисовал заманчивые перспективы, намекая, что с неё будут пылинки сдувать, если она согласится. Я ни секунды не сомневаюсь, что её этим не прельстить, но ответить должна она.
— Вы уже слышали мой ответ, — спокойствие даётся ей с большим трудом. — Но я могу повторить его снова: не хочу быть королевой ни сама по себе, ни с… оправой. Мне это неинтересно.
— Ты слишком поспешно отказываешься от перспектив. Вряд ли ты знаешь, с чем придётся столкнуться, когда останешься ни с чем. У разбитого корыта, как старуха на берегу моря.
Она не останется. Я побеспокоюсь об этом. Но вслух опять ничего не могу сказать. А этот тип — мастер ломать конечности, добиваясь желаемого.
— Иногда достаточно моря, чтобы жить, не страшась завтрашнего дня, — прямо встречает моя девочка опасный взгляд.
На миг замирает время. Падает тишина, в которой слышно лишь наше дыхание. Томительная пауза. Битва взглядов. Большой и опасный мужик и моя хрупкая трепетная птичка — жертва домашнего насилия, годами подавляемая мужем-тираном.
В этот короткий миг я понял, почему Марков любил над ней издеваться. Она не ложилась под него покорно. Трепыхалась, вот как сейчас. Пыталась слабыми руками оттолкнуть, воспротивиться. И сдавалась лишь потому, что физически сильный мужик всегда найдёт способ, как подавить бунт. Самый примитивный способ — ударной мощью своего кулака, например. Или надавливая на болевые точки. Угрожая близким. Забери у неё всё, Юджин, — выступает из полутьмы кабинета Веточка.
От неожиданности Рина вскрикивает глухо. А подруга её боевая молодец. Видимо, у неё там потайная дверца. Вышла она Юджину в спину. И руки блядские с кровавыми ногтями на плечи положила, лаская многотысячедолларовый пиджак. К его чести, он не дрогнул. Так и остался сидеть с каменным выражением лица. Похвально. Стальные нервы.
— Оставь её с голой жопой, как макаку. Чтобы ничего не жало нигде. Ни квартира в элитном районе, ни целый парк автомобилей, ни компания мужа и счета в банке. Пусти по ветру. У неё же, считай, двое малых детей на руках — племянник в детдоме да сестра малахольная на всю голову с изуродованным лицом. И когда она упадёт на самое дно, то приползёт к тебе сама. Ты просто неправильно выражаешь свои желания.
— А если не приползёт? — улыбается Юджин одними уголками губ. Руки Веточки становятся смелее. Она не просто гладит — ласкает этого опасного типа. Откровенно, напоказ, давая понять, что они не просто партнёры, но ещё и любовники. Что этот туз не просто её «крыша», а гораздо больше.
— Значит, её отказ искренен. И она готова к жизни служанки, поломойки, затраханной судьбой тётки. Она ж целых семь лет тяжелей хуя ничего не поднимала. Жрать себе не готовила. Ножками почти не ходила — разъезжала в такси да на крутых тачках мужа. Привыкла к голд-картам, ни в чём себе не отказывать. В рамках того, что её хмырь разрешал. Держал её на коротком поводке. А отпусти — кто знает, как бы она швырялась баблом? Такие, как она, жить не умеют. Только ноги раздвигать, да и то… некачественно.
— Не соглашусь в последнем, — кажется, Юджину нравилось, что вытворяли руки Веточки, но виду он старался не показывать. Лишь «поплывший» взгляд говорил о том, что Ринина подруга знала, что делает.
— Ты так и не понял её маленькую грязную тайну, Юдж? — Вета понизила голос до хриплого призывного дыхания и бесстыдно закинула ногу через кресло прямо Юджину в пах. — Она фригидная. Холодная, как мёртвая рыба. Все её штучки — игра. Театр. Все её вздохи и ахи — фальшивка.
Думаешь, ей не хватало секса? Или она искала острых ощущений? Не-а. Она мечтала лишь наставить Маркову рога. Месть у неё такая своеобразная.
А ты спроси, она хоть раз кинула ему в лицо, что он рогоносец? Что она спала с другими мужиками? Кишка тонка у той, кому ты предлагаешь стать королевой. Не бриллиант она, а фальшивка, Юджин. Сделай, как я говорю. Оставь ей визиточку. И когда она дойдёт до финишной точки, когда ей тупо нечего будет жрать, она позвонит.
Отымеешь её, как сучку, во все дыры, и успокоишься. Поймёшь, что я была права. Кинешь на бедность что-нибудь — ты умеешь. Ведь тебе нужна игра? Сыграй с этой недотраханной недотрогой в карты на раздевание. И если она выдержит, сумеет подняться, — значит, молодец. И ты был прав, но её твёрдое слово «нет». А если права я, то она позвонит.
— Хм-м-м…
Вета уже добралась до пуговиц рубашки. Ногой она оглаживала вставший в штанах Юджина член. А мы сидели молча, как два кролика, под гипнотическим удавьим голосом Рининой бывшей подруги.
