Глава 21
Сложно ненавидеть, когда едва не теряешь любимого человека. Я не смогла, несмотря на всю боль, которую он причинил мне. И сейчас я смотрю на мужчину, что растянулся на кровати, и не могу поверить, что он жив и почти здоров. Он уже не выглядит таким бледным, каким был вчера, да и в сознании полностью, умудряется даже перечить на каждом шагу.
Я не могу остаться, но и найти в себе силы уйти тоже не могу. Лучше бы он был здоров, когда я приехала за вещами, лучше бы его вообще не было дома. Но нет, первое, что я увидела, зайдя в спальню: это мечущегося по кровати и кричащего от боли Ворошилова. И просто не смогла, не смогла его бросить.
Вот и сейчас, рассматривая измученного болезнью мужчину, у меня ноги не идут на выход. Но он причинил столько боли, что и забыть её я не могу. Не могу, потому что проревела всю оставшуюся ночь и утро напролет.
— Василиса… — поднимаю глаза на мужчину, что сидит на краю кровати. — Я прошу тебя.
— Не надо, — каждый раз, закрывая глаза, я вижу его в VIP-комнате клуба, полураздетым на смятой кровати. — Не надо просить о том, что не можешь обещать.
— Я не могу отпустить тебя.
— Но лишь до очередного раза? Потом снова будут оскорбления и мелочная месть.
— Тебе ведь было больно? — его взгляд становится таким цепким, что я просто не могу отвернуться.
— Да.
— Вот и мне больно от твоего выбора, — он, опираясь на спинку кровати, вновь поднимается на ноги. Сейчас в одном лишь полотенце на бедрах он мог бы выглядеть как Аполлон, если бы ни ужасные синяки от сломанных ребер.
— Я лишь просила один раз, Саша, всего один, чтобы я могла освободиться и быть с тобой.
— Я не могу видеть тебя с другими. Как ты не поймешь, что я с ума схожу от ревности? — он оказывается рядом, опуская руки мне на плечи.
— А как ты не понимаешь, что я не могу быть ещё кому-то обязанной?
— Василиса, разве ты не понимаешь, что за такие деньги никто не отстанет от тебя после одного раза?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Лишь то, что ты всё равно осталась должна, но теперь этому хмырю, и должна не деньги, а своё тело.
— Почему тебе это так важно?
— Да потому, что я люблю тебя, — он отворачивается, пряча от меня свои глаза.
— Что? — мой голос садится, а в горле появляется ком.
— Что слышала, — он ещё и отходит, возвращаясь к кровати, и опускается на подушки, прикрывая рукой лицо.
— Нет, будь любезен повторить, что ты только что сказал.
— Зачем? Для тебя это ничего не значит и не значило, — его равнодушный тон просто взрывает мою нервную систему, и, чтобы не наброситься на него с кулаками, помня о болезни и сломанных ребрах, я лишь цежу сквозь сжатые зубы:
— Ты не имеешь никакого морального права судить меня, Мамба. Тем более решать, что для меня имеет значение, а что нет.
— А ты потеряла моральное право что-либо требовать от меня.
— Вижу, что ты окончательно пришел в себя, — мои глаза снова начинает щипать от слез обиды. — Так что я могу с чистой совестью уехать отсюда.
— С чистой совестью?! — он так резко садится, что морщится от боли. — Разве у шлюх она бывает чистой? Да и вообще, бывает ли у них совесть?
— Намного больше, чем у некоторых лицемерных мужчин.
Прихватив свою куртку, я открываю дверь и начинаю спускаться по ступеням. Вот снова — и так будет всю жизнь с ним, чуть что, сразу напоминание о моём прошлом. Даже если я стану толстеющей домохозяйкой с кучей детей на коленях, руках и шее, он будет припоминать мне моё прошлое.
— Вася, подожди! — оборачиваюсь внизу лестницы и вижу мужчину, который держится за дверной проем наверху. — Я не то хотел сказать.
— Именно это ты и хотел сказать, Ворошилов. Но я избавлю тебя от своего “грязного” общества.
— Лисёнок, подожди, — он начинает спускаться, а я же натягиваю уже сапоги, сидя на пуфике возле дверей. — Прости меня, милая, — он оказывается рядом и поднимает меня, сжав в объятиях. — Я правда не хотел делать тебе больно, просто не могу контролировать свои эмоции, когда дело касается твоего заработка. Не уходи, пожалуйста, милая!
— Извини, но я не могу так, — вырываюсь из его объятий и на всякий случай делаю ещё один шаг назад. — Всё кончено между нами, Саша. Ты ничего мне не должен, но и я ничего не должна тебе.
— Останься хотя бы сегодня, уже темно на улице, да и небезопасно… — он прерывается, потому что я начинаю истерично смеяться. — Что я смешного сказал?
— Мамба, ты не считаешь, что мне уже поздно бояться темноты?
— Считаешь, что ты много повидала? А знаешь ли ты, что делают с хорошенькими девочками банды моральных уродов?
— Не больше, чем ты знаешь о том, что делают с подростками в наркопритонах, — беру в руки сумку и оборачиваюсь на пороге, словно запоминая его сидящим на пуфике. — И я вызову такси, так что можешь возвращаться в кроватку и спать.
— Ты думаешь, я смогу уснуть, зная, что тебя больше нет рядом?
— Надо было думать об этом до того, как укладывать в свою кровать Анжелику.
— Но у меня ничего…
— Не хочу больше слышать эту жалкую ложь. Доброй ночи, Саша.
И с этими словами я покидаю помещение, словно закрывая за собой не только дверь в его дом, но, кажется, и в нашу прошлую жизнь. В прошлый раз я уехала отсюда, плохо соображая, но теперь, стоя за большими воротами в ожидании желтого такси, я словно прощаюсь с этим местом, прокручивая в голове, сколько здесь было радостных моментов, сколько смеха и страсти.
Моя квартира не напоминает об этом мужчине почти ничем, кроме той единственной ночи, когда он остался ночевать и чуть не придушил меня после своих кошмаров. Но и всё на этом. Минимум обстановки, никаких безделушек девчачьих и спартанский порядок везде. Поэтому брошенная у входа сумка как бельмо на глазу, но я настолько устала, что даже это нарушение порядка меня не волнует. Еле переставляю ноги, добираясь до кровати, чувствуя, что только теперь я понимаю, как устала за эти трое суток. Я почти не спала, испереживалась, ведь как бы мне ни было больно, я люблю этого тупоголового идиота. Стоит моей голове лишь коснуться подушки, как я тут же проваливаюсь в сон без сновидений.
Утро наступает слишком быстро, как и пролетает день до вечера, который хотя бы скрашивается тренировкой в студии. Вечером же у меня уже работа, которую я и так отложила из-за болезни Ворошилова. Татьяна звонила трижды за это время, пока я не сказала, что выйду сегодня. И, лишь услышав об этом, управляющая отстала.
Приезжаю в клуб за два часа до открытия, здесь только охрана и дневная уборщица, которая заканчивает свою работу. Но меня это абсолютно устраивает, поскольку находиться в тесном помещении гримерки вместе с блондинкой нет ни желания, ни настроения, ни сил. Поэтому к моменту, когда появляются первые ночные сотрудники, я почти готова. Остается только дождаться стилиста, чтобы уложить волосы в прическу. И Дима приезжает за полчаса до открытия. Для него это нормально, поскольку мастер своего дела может за двадцать минут обслужить до десяти девушек.
Поэтому за неимением других танцовщиц мне он делает самой первой. И через пятнадцать минут я, полностью одетая и накрашенная, сижу за баром, попивая кока колу через соломинку. Танцовщицы прибывают с каждой минутой, но я даже себя обмануть не могу, говоря, что не жду появления лишь одной. Однако вот уже приезжает Леницкая, а блонды до сих пор нет.
— О, Ева, я рада видеть тебя, как твой больной кавалер?
— Будет жить, — распространяться о том, на что меня толкнула Таня, не хочу, как и обсуждать с ней свои отношения с Сашей. — А я не вижу сегодня Анжелику.
— А она не работает сегодня и завтра, сказала, нужны выходные поухаживать за больным родственником. Так странно, правда, все вокруг болеют, прям эпидемия какая-то.
Я не хочу думать о том, за каким родственником ухаживать собирается Анжелика, но мысли мои всё равно возвращаются к мужчине, оставшемся в доме за Мытищами. И тут же воображение дорисовывает, как именно она будет помогать ему выздоравливать.
