Мне тоже.
Слежу за ее приближением и чувствую, как ускоряется сердце. Оно дурное. Оно всегда на нее реагирует. Это оно пообещало, что будет с ней до конца. Всё чаще кажется, до моего.
Юля заходит на кухню осторожным шагом. Я удивлен, что не на носочках. Это очень контрастирует с тем, как вела себя вчера вечером и очень сочетается с тем, как исповедовалась.
Остановившись, смотрит мельком. Дальше – взгляд в пол.
А я оторвать не могу. В моих глазах – то ли двоится, то ли троится… Она такая, блять, разная.
Такая же, как я. Когда обижена – слепая и жестокая. Только слишком ранимая, чтобы довести до конца.
– Доброе… Утро… – Она здоровается хрипло и прерывисто. Я на какое-то время в принципе забываю, как производится человеческая речь.
Впиваюсь и впитываю. Ненавижу это платье. Зря она его снова надела. Там футболок дохуя. Вещи ее. Зачем.
В висках отчетливо бьется пульс. Он не ускорен. Просто сильно.
– Доброе, Юля.
С Кристиной у нас ни ночи такой быть не могло. Ни утра. С Юлей… Я замер. Да, всё еще на волоске.
Она поднимает глаза и непроизвольно трет запястья. Я смотрю на них.
Сам же вижу оставленные собой синяки. И на бедрах такие же. И засосы на шее, на груди.
Вчера все это доставляло извращенное удовольствие. Мы с ней не любовью занимались, а дрались. Соревновались. Она меня размазывала. Я ее – в ответ.
Сегодня эта ночь выглядит черной дырой. Не знаю, так ли с ней, но меня в эту черноту до сих пор засасывает. Не хочу.
Встряхиваю головой. У нее глаза расширяются. Делает шажок назад. Увожу взгляд и подхожу к кофемашине.
– Садись, я кофе сделаю.
Бросаю «предложение» через плечо.
Поколебавшись, она обходит остров и садится напротив моей чашки. Пальцы сплетает в замок. Смотрит в одну точку. Спина ровная. Напряжена. Моргает еще реже, чем моргаю я.
Не уверен, что даже гул и треск слышит.
Желание мстить в ней явно прошло. А что осталось? Мне кажется, пустота и болезненные язвы. Как и во мне.
Когда приношу ее чашку, глухо благодарит и тянет на себя. Только пить не бросается.
Сажусь напротив. Жгу взглядом. Усмиряю душевный раздрай.
Она смотрим вниз.
Синхронно и одинаково глубоко вдыхаем. Как рыбы. Нас выбросило.
Мы сами и выбросили.
Поднимает взгляд.
– Моя просьба в силе: меня не надо обманывать. И позволь, я вещи соберу...
Уши режет откуда-то вдруг взявшийся дикий писк. Грудную клетку рассекает острым скальпелем. Ее взгляд. Готовность.
Я смотрю в ответ и чувствую, что онемел. Ни сказать ничего, ни двинуться.
Ждать вроде бы нечего, но она ждет. Чего? Добра?
Ее глаза наполняются слезами. Во мне как будто кости ломает. Все трещит.
– Юля, блять…
Закрывает их от меня.
– Я сейчас, извини, – обещает и старается справиться. Я уверен, ей еще сложнее, чем мне.
Что делать там, где слишком много чувств? У нас друг к другу – определенно слишком. Доверие, при этом, в крошку. Как вернуть?
Я помню, что Кристина много плакала. Никогда не пыталась затормозить. И чувства свои помню. Ноль веры. Ноль сочувствия. Мне приходилось сдерживать желание вылить столько же говна, сколько она своим поступком вылила на меня.
Сейчас иначе. Нам вдвоем одинаково плохо.
Видимо, осознав, что успокоиться не может, Юля соскакивает со стула. Закрывает лицо. Вслепую пытается обойти стол.
– Я в ванную. Сейчас... – Объясняется, но я не даю уйти. Встаю навстречу. Удар локтей приходится мне в живот. Ловлю. Дергается.
Отворачивается, перестраивая маршрут побега, я перехватываю и вжимаю спиной в грудь. Перед глазами – снова ее шея. Флешбеком бросает назад. В ночь. Чувствую телом ее дрожь. Напряжение. Страх.
Не хочу в ночь.
Подталкиваю обратно к стулу. Усаживаю.
– Не надо в ванную. Давай поговорим.
Прошу глухо. Смотрю хмуро. И ей приходится смотреть.
Нам больно, но надо смотреть, Юля. Друг на друга. Правде в глаза.
Мы с тобой – страшные люди. Мы можем друг друга уничтожить. Живи с этим знанием, заяц.
И я буду жить.
Ее ебаный телефон как издевается. Вибрирует на столике. Юлин взгляд съезжает с моего лица. Там уже нет ни удивления, ни испуга.
Она возвращается ко мне и спрашивает:
– Ты открывал?
Глазами отвечаю: нет.
– Почему?
– Потому что противно, Юля.
Она кривится. Но это не обида. Мне кажется, мы с ней вот сейчас чувствуем одно и то же. Доверие – очень тонкая материя. Наша в огромных дырах. Проверять – это дорывать. Мне легче не станет.
– И мне противно, – шепчет. Опять трет руки. Мой взгляд сам собой скатывается. Я отлично помню свое состояние ночью. И ее поведение я тоже помню до мелочей.
Мы были не собой. А может быть наоборот – максимально настоящими. Самое темное в нас – это же тоже мы?
– Юля, – зову ее. Она снова смотрит в глаза. Я снова их узнаю. Порвать было бы честно. Мы попробовали. Мы запутались. Мы не справились. Дальше может быть очень больно и сложно.
Откуда я знаю, что меня не попаяет?
Откуда знаю, что не попаяет ее?
Дело же не в Кристине и долбоебе-Эдике. Точно так же, как в моем случае дело было не в наводке Айдара. Какую бы информацию до нас не доносили, ответственность за выводы несем мы. И за действия тоже.
Пока мы вместе – нам никто больнее не сделает, чем можем друг другу сделать мы. Это важно понимать. Из этого важно исходить.
– Я могу тебе всё показать. Просто... Чтобы ты не думал...
– А мне что тебе показать?
Я понимаю, что ее предложение рождено не столько желанием все починить, сколько сломленностью. Месть не удалась. Веры ко мне до конца все так же нет, но и желание уничтожить меня тоже прошло.
Уйти красиво хочет девочка моя.
Но своим вопросом в ответ завожу разговор в очередной тупик.
По глазам читаю: не знает.
– Ты прямо в постели просил что-то сделать… Это так ужасно было… – Не обвиняет, но я понимаю, что говорит правду. Контекст всегда решает. Ее контекст: мое потребительство ее преданности.
– Юля, – но я упертый. Я повторяю. Она несколько раз беззащитно моргает. Язык не повернется сказать, что заварила эту кашу. Я понимаю, что заварили ее мы. Еще и не сами, а с помощью. Но хлебать исключительно нам. Или вылить. Как решим. Я и она. Или, блять, все же мы. – Я тебя не использовал. – Произношу максимально ровно. Честно. Доходчиво. – И я тебе не врал. В то, что я ебаный взяточник, ты почему-то не поверила.
Смыкает веки. Не хочет пускать меня глубоко. Поранили. Запутали. И я, сука, злой до ужаса. И на нее тоже злой.
– Я знаю, что ты и так бы все делала. Юль…
Зову ее. Откликается. В глазах стоят слезы. Не скатываются. Она держится. И я держусь.
Давай договорим, малыш. Что уже терять, правда же?
– Ты три месяца просто так прикрывала мой судейский зад. Правда думаешь, мне надо было тебя трахать, чтобы контролировать?
Молчание звучит не менее красноречиво, чем ответ.
– Ты выбрала влюбиться в мудака, Юля, но не в долбоеба, поверь. Ты – мое слабое место. Чувствительное. Чем меньше о нас знали – тем легче мне было нас защищать. Ты, блять, не представляешь, как мне страшно за тебя. Как я ненавижу тебя туда отправлять. Каким уебком себя чувствую, зная, что ты из-за меня рискуешь. И, конечно, ни один Эдуард в душе не ебет, что между нами на самом деле. Никто не знает. Знаем только мы. Мне казалось, одинаково.
Она молчит. В глазах читается отчетливая боль.
И мне больно, поверь.
Мы вдвоем висим на волосинке. Да, малыш?
Что делаем? Рубим или карабкаемся.
– Я тебя трахал, потому что я тебя люблю, Юля.
Жмурится. Не так хотела, да? И я не так хотел. Прости.
– Я просил тебя раньше и прошу еще раз: всегда думай о последствиях. Всегда, блять, Юля. И я буду думать. Обещаю. Ты можешь собрать вещи. Если не веришь – я пущу. Но если спросишь, хочу ли, я отвечу, что нет. Мне сложно. Я пиздец какой злой. Я все еще хочу вскрыть твой телефон, дать в морду тому пиздюку, с которым вчера видел. Если ты думаешь, у меня в голове нет картинок, как ты изменяешь мне с другим – ошибаешься. Я сдыхаю, Юлька. Я нахуй сдыхаю. Но я хочу жить. И жить я хочу с тобой. Ты мне веришь?
