Олька держит палку в руках. Кряжистую, царапающую ладони и довольно увесистую, судя по тому, как отчаянно Мишка пытается потереть ободранную под рубашкой спину.
— Еще шаг и по башке, — мрачно обещает девочка на его угрожающий взгляд. За ее спиной все та же Джамала с черными косами, белыми бантами и в слезах.
Им по восемь лет. Новая осень и новое первое сентября кончается прямо за школьным забором, где Мишка в глумливую шутку хотел стянуть с Джамалы трусы, да больно получил по спине корявой дубиной.
— Я убью тебя! — Мишка ищет прищуром слабое место в Олькиной обороне. Он не слышит ребят, галдящих вокруг. Он видит врага — непреодолимое и неожиданное препятствие — девочка с палкой! Что может быть более нелепым и дурацким?
— Рискни здоровьем, — хмыкает в ответ неправильная отличница. Она должна бы быть как Катя — нудная, высокомерная, в скучных очках и обязательно зубрящая какой-нибудь стих перед началом урока.
— Кто твой отец, девочка? — смешно выговаривая слова, спрашивает отчим Джамалы, кривоногий, щуплый садовник, прибежавший на детский крик и совершенно непонимающий сейчас, что ему делать.
Над Мишкой тоже вырастает неоднозначная, широкоплечая фигура.
— Мой отец — адмирал! — отвечает фигуре Кампински и предостерегает. — Не подходи.
— Даже пытаться не буду, — басит Мишкин отец. Золотарев-младший прячет голову в плечи, предчувствуя хорошую трепку, а старший внимательно смотрит на Ольгу.
— Дедушка твой — Федор Игнатьич?
Девочка молчит и утвердительно кивает, не опуская, однако, палки.
— А мама, дочь его, Даша?
Ребятня затихает. Пытаясь понять, в чем подвох, Оля вновь подтверждает — да.
Старший Золотарев согласно кивает со странной своей, взрослой ухмылкой — так мы соседи. На одной улице живем!
— Она из Ленинграда! — выкрикивает кто-то из толпы.
— Правильно, — подтверждает Мишкин отец. — Там адмиралов много. — Легко подталкивает сына вперед. — Шагай, давай, оболтус. С тобой дома поговорим.
— Пойдем, пойдем, — уводит за руку Джамалу перепуганный садовник. Ребята, шумя, тоже начинают расходиться по своим делам и домам, а Оля все смотрит вслед удаляющейся фигуре Мишкиного отца.
====== 3 ======
— Здравствуй… те, — ей идет эта блузка. Белоснежно-шелковая, бесконечно-нежная красиво обнимает трепетные плечи, уходит в глубокое декольте, оттеняя бронзу по-восточному мягкой кожи. Ассоциируя с кофе, корицей, гаремом…
— Здравствуй… те, — Ольга смотрит в глаза. Большие, карие, честно-пречестно-лживые.
Ничуть не смущаясь, Джамала держит в руках какие-то папки, приглашает в конференц-зал, поясняет:
— Все собрались, нет только вас и Никиты Михайловича, — ее голос бархатный с колокольчиками. В ее ушках по бриллиантику, а пальцы в золоте, все, кроме безымянного. В последнюю их встречу, на школьном выпускном, она была так же прекрасна.
— А Михал Никитич? — интересуется Ольга, не торопясь проходить мимо.
Ресницы Джамалы едва заметно вздрагивают, зрачки расширяются.
— Здесь я, — хмыкает из-за Ольгиной спины Мишка, подходит с бумажным стаканом «эспрессо» в руках. — Секретарша здесь вредная. Не наливает мне кофе, пришлось самому.
Осуждающе-милая улыбка Джамалы очаровательна. Целовать эти губы, должно быть, одно удовольствие, как и прижимать к столу эти бедра.
— Придется нам задержаться, — интимно понижает голос Золотарев. — Повторить еще раз корпоративные правила. А? Как у вас с этим, Кампински? В Москве?
Ольга переводит взгляд с Джамалы на Мишку. Он победителем смотрит поверх граней бумажного стаканчика с кофе. В давнем споре этих двоих поставлена очередная жирная точка.
— В СССР секса нет, — пожимает плечами девушка, вспоминая глупую фразу, облетевшую мир в каком-то лохматом году. — Только работа. Только хардкор!
— Таким образом, за три недели мы пройдем с вами краткий курс — что такое Автокад, как он работает и как, собственно, работать в нем… — шагая вправо и влево, монотонно объясняет сутулый, лысоватый мужчина. Рита, в числе еще двадцати человек, большинство из которых местные студенты, рассеянно слушает «вступительное слово», скользит взглядом по вечеру, словно по бегущей мимо нее прозрачной воде.
Она хотела бы быть внимательнее, но за последние несколько лет так привыкла абстрагироваться от происходящего (жизни), что уже не помнит, как «выныривать» или где.
Жизнь за стеклом — где все эмоции и желания спрятаны за зеркальной стеной/границей между реальным миром людей и своим собственным, внутренним. Камера-одиночка за маской вежливости и благополучия.
«Как же мешает сосредоточиться сама эта аудитория!» — досадует Рита, подсознательно цепляясь сознанием за стены, лампы, потолок и миллион прожитых мгновений, глядящих прошлым «важно» из каждой трещинки в неважности сего часа.
«Так горячо здесь было тогда, волнительно и свободно!»…
— …по окончании курса мы с вами выполним контрольное задание… — вещает лектор. Студенты слушают вполуха, копаются в смартфонах или откровенно скучают, глядя в окно, выискивая за его прозрачной гранью рисующиеся пунктиром карты свой собственной «настоящей» жизни. Взрослая часть пришедших на курс старательно записывает предполагаемый учебный план — они в этой «настоящей» живут, и только Рита, зависшая в моральной невесомости, растерянно чертит на последнем тетрадном листе квадратики и треугольники. Острыми углами они колют в сердце, ладони, глаза:
«Я ведь помню еще! Во-о-он за тем столом было написано, рассчитано, выполнено не одно сложнейшее задание того времени, — мысленно отмечает позавчерашняя студентка. — И тогда это казалось таким важным! Таким жизненно необходимым! И таким, позже, до слез бессмысленным!»
От осознания странной цикличности, от бессилия что-либо изменить, хочется плакать. Рита больно кусает губы, и это странно удерживает неконтролируемый поток слезоизвержения. Остается только немое — «неужели это на самом деле происходит сейчас, и я старухой вздыхаю о „том времени“, как они о своей призрачной юности?»
Сгущаясь, сумерки превращают оконное стекло в темное зеркало. В нем отражается Рита. В ее глазах отражается вечер и этот бесконечный зеркальный коридор вопросов без ответа.
«Когда/как я умудрилась втянуться в кабалу? Зачем?»
«Мне почти двадцать восемь. У меня есть образование. Ребенок. Дом. Муж. Мама, наконец нашедшая свое счастье. Список повседневных дел, соответствующих моему статусу матери, замужней жены и хорошей дочери. Этакие должностные инструкции соответствия, от которых отступать я не имею права, ибо — так положено. Так правильно. На этом самом порядке стоит мир».
«Хотя, по мне, он скорее похож на гранитную могильную плиту, одновременно являющуюся фундаментом этого самого патриархального мира».
— И это не отвечает на мой вопрос, — тихо шепчет Рита.
— Хорошо, я выскажусь проще… — долетают до сознания слова лектора из-за кафедры.
«Знаки, — уголки губ молодой женщины трогает легкая горечь улыбки. — В какой-то момент я перестала читать их, стерла, свернула со своей личной тропы на общий тракт, который веками вымащивался каменными глыбами традиций. Зазоры между ними затирались раствором устоев, житейско-бытовой „мудрости“».
«О чем же мне теперь плакать? Мама права — у меня действительно есть все, что нужно любой хорошей женщине этой вселенной, а раз так, то не к чему больше стремиться. И мне сейчас здесь не место».
Душа в невидимой камере-одиночке приникает лбом к ледяным, стеклянным граням. От их холода немеют чувства и мысли.
По окончании вступительного слова шумно/беспокойная студенческая часть слушателей спешно покидает аудиторию. Рита же остается в числе тех, кто не торопится, не спеша складывает тетради и планшеты в сумки. Несмотря на онемевшее бытие, что-то еще очень больно и горячо стучит в висках (или ПОКА стучит).
Дежавю — сколько раз уже она покидала и возвращалась на это самое место с самыми разными эмоциональными составляющими — вступительный экзамен, посвящение в студенческое сообщество, курсовые, планы на будущее… академ, который в эти планы не входил, и спустя два года заочное обучение, которое она могла бы уже не проходить. Работа по специальности, как и работа в принципе — ей не грозит. С некоторых пор ее работа и сфера ответственности — это уютный дом, ухоженный муж и здоровый ребенок (от перемены мест слагаемых, как известно, сумма не изменится). У мужа по умолчанию впереди карьерный рост до уровня отеческого генерального положения в Филиале всесильной Компании. У нее?
