Это бесило: со всеми своими связями, с проплаченными людьми, я не мог найти одну единственную девчонку. Как ей удавалось скрываться полгода, для меня оставалось загадкой.
Настроение портилось с каждым днём. В ресторан не ездил, после того как швырнул стул в стену, на глазах у гостей. Кровь кипела, зверь во мне требовал выхода эмоциям, но я никак не мог его успокоить.
Сидел дома, накачиваясь виски. Утром седьмого дня подошёл к зеркалу. Пьяный уже с утра. Рубашка мятая, когда менял — не помню. Щетина отросла, уже почти борода. Рожа мятая, взгляд мутный. По дому голые девки ходят, ни имен не помню, ни как трахал.
Лику, певичку свою, в очередной раз нахрен послал.
Б**ть, так дело не пойдет. Умылся холодной водой, выгнал баб из дома, смахнул со стола в мусорку стройный ряд бутылок, окурки.
Мыслить ясно ещё не получалось, но дальше падать уже некуда, дно там.
Раз оступишься, упустишь из виду свою команду, сожрут тут же.
Достал телефон, пропущенных накопилось до хрена. Больше всего от Анвара.
— Ну чего тебе, — башка болела с перепоя, но свежий воздух, который тянул из открытого окна, помогал не раскинуть до конца.
— Шерхан, племянница нашлась.
Я замер, сжимая трубку. Анвар помедлил, точно решимости набирался:
— Ее с Чабашем видели.
Ещё немного — и от телефона только куски пластика остались, так сильно я в трубку вцепился. Отбросил его на стол, провел рукой по щетине.
— Ну что, Белоснежка, держись. Шерхан на охоту вышел.
Глава 5
Лиза
Отмытая ночью кошка поутру оказалась такой белой, что моя темная комнатушка казалась наряднее и светлее.
— Снежинкой будешь, — тут же решила я.
Ночью мне Шерхан снился. Как будто стоял за окном, что вовсе удивительно — я живу на втором этаже барачной двухэтажки, и на меня смотрел. И я хотела прочь от него бежать, да только сил нет, ноги не слушаются, и под гипнозом его взгляда поневоле делала шаг за шагом вперед, к нему…
Сейчас к окошку я подошла с опаской — но там пусто. Конец сентября, дождь моросит, скоро холодно совсем станет, а у меня окно щелястое… Вот о чем нужно думать, а не о мужчине, который разрушил всю мою жизнь.
Людка не звала меня пить чай, и скоро я поняла, почему. Она спала в коридоре, перегородив мне путь в ванную. Работать она работала, но в выходные дни давала себе воли и ни в чем себя не ограничивала.
— Люда, — попросила я. — Пусти меня в ванную.
— Не страдай херней, — чётко сказала Люда, перевернулась на другой бок и дальше уснула.
Умываться пришлось на кухне. Я сидела и смотрела газету с объявлениями о работе, мой телефон интернет не тянул, да и не очень я и разбиралась в мировой сети — бабушка считала, что молодой девушке это не нужно, а сейчас и научить некому. Уже поняла давно, что без документов можно устроиться только на самую черную и низкооплачиваемую работу, вздохнула, перелистнула страничку, и тут Снежинка заорала. Не закричала, а именно заорала, протяжно, низко. А она все утро себя вела странно — бегала по комнате, словно спрятаться хотела.
Я, придерживая свой живот, бросилась к ней. Кошка забилась под старое продавленное кресло на высоких ножках, и дышит тяжело.
— Прямо так сразу и рожать, — испугалась я. — Что же ты…
И Людка пьяная спит, и помочь некому. Принесла свое полотенце, подложила под кошку, погладила её тихонько по спине, поймала измученный взгляд жёлтых глаз.
— Женщина должна быть сильной, — сказала я кошке. — Меня так бабушка учила. Вот я пытаюсь, и ты давай тоже будь.
Она очень старалась. К обеду родила четырёх котят, похоже, всех, что были. Вылизывала их и мелко тряслась от усталости. Покачиваясь со сна и алкоголя, в комнату вошла Людка.
— Родила твоя приблуда? — спросила, обдав запахом алкоголя. — Что же ты ревешь тогда, радость же?
— Три котёнка погибло, — глухо сказала я. — А кошка никак не поймёт этого…
— А как поймёт, так сожрёт, — заключила соседка. — у них так положено. Дай, я во дворе их закопаю…
Унесла. Кошка кружила по комнате, искала, потом пошла к оставшемуся ребёнку, рядом легла.
А я глядя на них поняла многое. Первое — как этой кошке мне никто не поможет. А ещё мне нужны деньги. Чтобы не быть такой же вот безнадёжно слабой, когда придет время рожать. Я ещё не умею любить ребёнка, который во мне, не научилась. Я едва свыклась с тем, что рожать придётся от врага своей семьи. Но…я не хотела, чтобы он родился такой вот беспомощный, пищал, открывая ротик, и потом умер.
Значит мне нужна работа. Решительно вернулась на кухню, открыла свою газету и ткнула пальцем в первое попавшееся объявление. Читаю — ночному клубу «КАБАРЕ» требуются официантки, уборщицы, работницы кухни… Туда и пойду, сразу, не откладывая, только душ приму.
— Я устраиваться, — тихонько пискнула я охране.
Дюжий дядька мне кивнул, и я вошла внутрь. Заведение открывается только вечером, поэтому сейчас здесь рабочая, знакомая мне уже кутерьма.
— Уборщицей? — спросила меня женщина, после того, как я отстояла короткую очередь соискателей.
— Кем угодно, — сказала я.
Посмотрела презрительно на меня, наверное, и спрятанный под плащом живот разглядела.
— Трудовую давай и медкнижку, — сказала она.
— У меня их нет…
Здесь не было Шерхана, на которого я могла бы сослаться и меня не приняли, жаль, зарплата тут хорошая, в этом я уже разбиралась. Иду по длинному служебному коридору и слезы глотаю. И слышу вдруг — поют. Я так не пела давно… Иду на голос. Это, наверное, комната для репетиций, сцена небольшая, длинный зал, несколько стульев. Тоже небольшая очередь — на работу устраиваться.
— Ты бы член изо рта достала, прежде чем петь, — сказал высокий мужчина очередной певичке. — Слазь давай со сцены, следующая… Все не то!
У дверей стоит девушка молодая, наверное, организатор прослушивания, недовольна, руки на груди скрестила.
— Я могу спеть, — тихо сказала я ей. — Я с пяти лет пою.
— Набор на прослушивание уже закончен, — ответила она не глядя.
И так мне обидно стало. Что из-за равнодушных людей мы с маленьким можем погибнуть. Я же не денег прошу — просто работы, и работать буду на совесть. И я сделала невероятно смелое для себя — запела. Громко. Не поняла даже со страху, что пою, первое что в голову пришло, а когда поняла, поздно уже было тормозить.
— В юном месяце апреле, — выводила звонко я, и все разом замолчали, — в старом парке тает снег. И крылатые качели начинают свой разбег…
Мужчина у сцены обернулся и я испуганно заткнулась.
— Чего замолчала? — спросил он. — Давай на сцену лезь, микрофон возьми, посмотрим, на что способна…
Я полезла. И запела — терять мне нечего. Глаза зажмурила и пою. Петь это хорошо, петь я люблю, позволяешь голосу лететь на волю, преодолевая любые ноты, и как будто легче на душе становится.
Так я внезапно устроилась на работу. Хозяина заведения звали Чабашев Давид, он просто потащил меня в отдел кадров, чуть не за шкирку, как нашкодившего ребёнка.
— Эту мне оформи, — бросил он.
— Она приходила уже, у неё документов нет.
— Так нарисуй их сама! — раздражённо бросил Давид.
Выступать сказали уже завтра. Мне — страшно. Пустили в комнату с нарядами, велели выбирать, а у меня одна мысль — живот спрятать. Та девушка, организатор, со мной.
— Беременная? — догадалась она.
— Да…
— Сейчас мы твоё пузо спрячем… Чабаш если решил что, уже не отступится, петь теперь будешь даже если на сцене рожать решишь.
Самый страшный — первый раз. Меня так трясло, что Людка порывалась налить мне водки.
— Ты что? — испугалась я. — Я же беременная!
— Для нервов, — икнула Людка, ещё не вышедшая из запоя.
— Валерьянки лучше дай.
Наверное, все первые столики ресторана, входящего в большой развлекательный комплекс, весь вечер сидели и просто дышали этой валерьянкой — столько я её выпила. Зато выступила. Страшнее всего это на сцену выйти и начать, а петь уже не страшно. А ещё главное — не петь про качели и прочую лабуду, это мне уже Чабашев сказал.
