И что же ей делать теперь? Ладно два, ладно максимум три дня, но три месяца! Это был уже явный перебор!
Допустим, она займется генеральной уборкой в квартире, перевернёт и пропылесосит собственноручно каждый уголок и даже мягкую мебель, не пропустив ни одного дюйма (зачастую она так и делала, не доверяя столь специфичную работу нанятым и далеко недобросовестным горничным). Но не станет же она заниматься этим каждый божий день, пусть и без помощи Гаррета? В принципе, во вторую половину вторника она так и сделала, хорошенько позавтракав, набравшись сил (или, вернее, пустив в ход накопившиеся после пробуждения негодование и ярость) и бросившись со всей отдачей на поиски зон, требующих незамедлительного вмешательства чистящих средств. Не то, чтобы она была ярой фанаткой уборок и гиперчистюлей до мозга костей, но если вдруг начинала что-то делать, то всегда вкладывала в данное мероприятие (причём не важно в какое: в чистку ковров или в приготовление завтраков-обедов-ужинов) максимум сил, способностей и не останавливалась, пока не доводила начатую задачу до логического завершения и только лишь в наилучшем исполнении.
Во вторник она испытывала к уборке-стирке и наведению идеального порядка по всей квартире едва не спасительную потребность. Во-первых, и время летело, как сумасшедшее, и сил на ненужные мысли практически не оставалось. Во-вторых, можно было включить на полную громкость сборник любимых рок-баллад и тебя никто сейчас за это доставать из соседних квартир не станет. И в-третьих... в-третьих, она так вымоталась к концу дня, "забыв" по ходу пообедать и поужинать, что уже где-то в девятом часу вечера попросту свалилась обратно в постель и, едва соображая зачем и для чего, полезла в интернет проверять электронную почту и свои творческие блоги. Да-да, это та самая ярая противница по использованию кровати не по её прямому назначению. Но на тот момент ей было впервые и абсолютно всё равно. К тому же, идти в кабинет-библиотеку только для того чтобы включить ноут казалось несколько непрактичным, ведь она там только-только натерла полиролем всю корпусную мебель, включая лакированную столешницу рабочего стола из натурального дуба.
И тем более, это она являлась ведущим автором большей части домашних правил, а это значило, что только она имела право менять решения и налагать на них вето с поправками в том виде и в той приемлемой для неё позиции, какими считала истинными в тот или иной момент. Проще говоря, это всегда звучало как "Я королева, я так хочу!" И тогда она захотела залезть в кровать с ноутом и отключиться от всех насущных проблем, в которые входили нелицеприятные воспоминания о Баумане и его номере-люксе в пентхаусе Four Seasons. Если у кого-то имеются по этому поводу какие-то возражения, пожалуйста, попробуйте высказаться вслух! Кто знает, может быть она вас даже услышит.
А впрочем, неважно. Не прошло и часа, как Джоанн Слоун погрузилась в глубокий и на этот раз действительно лечебный сон, так и не дождавшись возвращения Парчера с его работы. По какому-то странному и необъяснимому стечению обстоятельств они как-то умудрились миновать прямых встреч друг с другом лицом к лицу уже второй день подряд. Да и на третий день утром в среду пятнадцати минут разговора на кухне было явно маловато, чтобы обменяться впечатлениями о всех прошедших днях. Не говоря уже о том, что все эти минуты ушли не на то обсуждение.
Джо проснулась с очередным опозданием – внутренний будильник опять не сработал, а Гаррет нашёл некий загадочный способ просыпаться вовремя, при этом не нарушая сна посапывающей на второй половине кровати невесты. Её разбудил запах свежезаваренного кофе, запеченного в микроволновке омлета и жареных с сыром гренок. Но подняв с подушки очень тяжёлую и никак не желавшую просыпаться голову, её взгляд первым делом наткнулся на красочный конверт из рифлёной бумаги, приставленный в вертикальной стойке к ножке ночника.
– Что это? – прямо в пижаме, босиком, неумытая, со всклокоченными волосами и с не менее помятым (но всё же по большей части ошалевшим) лицом, Джо вошла на кухню. В одной руке она держала тот самый конверт, а во второй то ли золоченый сертификат, то ли пригласительное-"чехол", в котором лежали четыре билета на частный авиарейс.
Гаррет в тот момент сидел за стерильно чистым кухонным столиком на своём привычном месте уже дочитывая вторую полосу своей утренней газеты (остальные он добивал по дороге на работу) и допивая вторую чашку кофе – он всегда выпивал их по две. На противоположной от него половине гранитной столешницы цвета тёмной вишни стоял полностью ссервированный набор для завтрака на вторую персону: квадратные тарелки из чёрного фарфора, столовый нож, вилка, десертная ложка, высокий стакан и кофейная чашка из закалённого чёрного стекла. Со стороны выглядело так, будто всё это было выставлено руками профессионального лакея, но только Джо знала, что это было не так (при чём даже слишком далеко не так). Гаррет всегда совершал грубые ошибки, когда собственноручно пытался сервировать стол. Правда сейчас ей было не до выложенных не стой стороны столовых приборов и не до неправильно высчитанного между краем стола и тарелками расстояния. Её интересовало...
– Что это и откуда ты это взял?
Парчер поднял на неё свой всегда столь невозмутимый и уравновешенный взгляд, едва она появилась полупризрачной тенью в кухонном проёме. Это был один из тех редких дней и случаев, когда Джоанн забывала, как неподобающе выглядит на фоне своего полностью упакованного в стильный костюм жениха. Но ей и вправду было плевать, поскольку её волновал совершенно иной вопрос и связанные с ним нехорошие предчувствия.
– О, это сюрприз. Вернее, подарок! – Гарри тут же расплылся в одной из тех своих фотогеничных улыбочек, которыми частенько любил очаровывать присяжных заседателей. – Думал, ты ещё не скоро проснёшься...
– Какой ещё подарок? – и опять с губ едва не слетело "какой ещё к чёрту подарок"? А, главное, от какого именно чёрта?
– Это от Баумана... – словно прочитав её мысли, ответил Гаррет и тут же с легким сомнением поджал губы, настороженно нахмурившись, поскольку три небольшие вертикальные складочки на переносице Джоанн Слоун никак не желали разглаживаться. А это был весьма недобрый знак. – Вернее, его попытка загладить перед тобой вину двадцатилетней давности. Он пригласил меня вчера на совместный ланч в ресторан Four Seasons и всё объяснил, хотя, я так и не понял, почему ты сама об этом не рассказала. – он даже усмехнулся, удивляясь столь необъяснимой скрытности собственной невесты, с которой успел прожить бок о бок без малого пять лет. – Это же нелепое недоразумение, коему, страшно подумать, уже целых двадцать лет! Сколько тебе тогда было? 14 лет? Я вообще не понимаю, из-за чего ты вообще так скрытничала? Неужели до сих пор стесняешься своих забытых детских комплексов?
А твой друг Бауман рассказал тебе, что было после 20-ти лет и до вашего общего с ним пересечения в ресторане Four Seasons в это воскресенье? А о том, что он вытворял позавчера с твоей невестой в собственном номере, тоже забыл упомянуть?..
Джо почувствовала резкую слабость в коленках и не меньшую потребность на что-нибудь присесть и желательно сию же секунду. Вместо спасительного негодования её накрыло вымораживающей волной жидкого азота. Она была уверена, что от Парчера не ускользнула её нездоровая бледность. Может последнее заставило сойти её с места и каким-то чудом добраться до стула за кухонным столом? Расстояние в два ярда показались ей двумя морскими милями, по которым надо было именно плыть, а не идти, против ветра и вздымающихся валов.
Она кое-как опустилась на мягкую сидушку тёмно-красного стула, чувствуя себя девяностолетней старухой, высушенной, обессиленной, с хрупкими, как тонкое стекло, костями и стёртыми напрочь сухожилиями.
– И что?.. Что это за билеты? Почему их четыре? – подбирать нужные слова, да ещё и сдержанным голосом было ещё труднее. Но, кажется, она справилась на слабую троечку с очень маленьким плюсиком.
