Она качает головой и неожиданно улыбается. Вот только недобрая эта улыбка. Боль свою прячет. Я на нее тоже реагирую, безусловно. Давно заметил, что не могу не отзываться. Грудь, на очередном яростном вздохе, резко вздымается и опускается. Жжение никуда не уходит. Знаю же, что не скоро отпустит, а все равно на что-то надеюсь.
— Тебе-то откуда знать? Что ты знаешь о любви, Рома? Что? Ничего! А я сегодня поняла, что бывает. Очень даже бывает!
— Остановись.
Она вроде застывает. Перестает говорить. Но, едва я делаю шаг и возобновляю попытки ее обнять, снова меня отталкивает. Отходит немного в сторону. Смотрит с опаской, которая удерживает меня на месте покрепче любых цепей и канатов.
Не надо меня бояться!
— Юля…
— Я подаю на развод.
Кажется, ее голос звучит совсем спокойно. А воздух рассекает, подобно хлысту. Остро и звонко. Со свистом опускается, рубцами полосует кожу.
— Ты серьезно думаешь, что сможешь от меня уйти?
— Не отпустишь, я себе что-нибудь сделаю.
Сам не замечаю, как сокращаю увеличивающееся ее трудами расстояние и, впиваясь пальцами в хрупкие плечи, грубо встряхиваю.
— Ты что такое говоришь? Что творишь, Юля?
— Посмеешь навредить моему ребенку, станешь удерживать возле себя силой — так и сделаю!
— Замолчи! Сейчас же замолчи, Юля! Иначе я сам тебя придушу и закопаю!
— Так давай! Что ты печешься обо мне, как ненормальный? Папы больше нет! Отвечать не перед кем. Придуши, и закончим!
— Куда ты летишь, Юля? Куда, мать твою, несешься? Хоть понимаешь, что будишь во мне? На что нарываешься?!
— Плевать мне!
Если бы не парни на дверях в эту чертову палату, на наш крик слетелось бы все отделение. Юлю очевидная огласка не останавливает. Ее уже ничего не остановит.
Приказываю себе ее отпустить. Это самое трудное, что мне приходилось делать в последнее время.
Отхожу к окну. Собираю в неизрасходованную массу все свои эмоции. Обвешиваю цепями и замками. Пока проделываю эти манипуляции, не сразу улавливаю, что непродолжительная тишина вновь по швам расползается.
Юля плачет.
Если бы я мог, я бы тоже заплакал. Никто кроме меня никогда не узнает, какую часть нутра она у меня вырвала. Никто и никогда.
— Хорошо, — не озвучиваю больше ничего относительно ее безумного ультиматума выносить этого ребенка. Не хочу развивать тему дальше. Не могу. Судя по громкому дрожащему вздоху за спиной, Юля и так меня понимает. — Но развода не будет. Я от своих слов не собираюсь отказываться. Я тебе свою душу положил, мне обратно не надо.
Глава 41
Вечная любовь, чистая мечта,
Нетронутая тишина…
© Агата Кристи «Вечная любовь»
Юля
Я провожу в больнице больше двух недель. А вернувшись домой, перебираюсь в свою старую спальню. Саульский это никак не комментирует, хоть новый расклад ему явно не нравится. Этого разве что слепой не заметит.
После того громкого душераздирающего скандала, который между нами состоялся в клинике, Рома не выказывает каких-то определенных эмоций. Сутками пропадает на работе. Молчит, когда возвращается. Вероятно, из-за того, что больше нечего мне сказать. А я молчу, потому что у меня слишком много.
Это очень больно. Если бы не беременность и некоторая зацикленность на этом состоянии, не знаю, как бы справлялась.
Раньше только от других слышала выражение «холодная война». Сейчас это наша с Саульским реальность.
Молчат все, конечно. Даже Тоня и Катерина. Только Семён, не сдержавшись, подкарауливает меня в первый же вечер на кухне, чтобы выразить, так сказать, общую мысль:
— Зачем ты так, Юль Владимировна? Всем худо делаешь. Сауль и без того, пока тебя не было, шашкой чаще обычного размахивал, а теперь что начнется?
— Не понимаю, о чем ты, Сеня, — отзываюсь, не поднимая взгляда.
Закончив выкладку сыра, опускаю на тарелку гроздь винограда.
— Все ты понимаешь, панночка, — напирает полушепотом. — Я тебя тоже понимаю. Но не упирайся ты рогом там, где без надобности.
— Спасибо за участие, Сеня. Мне всегда нравилась твоя манера разговора. Жаль, что проблема не во мне. Дай лучше парочку советов своему барину, — натянуто улыбнувшись, беру со стола тарелку и выхожу из кухни.
Кто бы что там ни обсасывал по углам, Саульский приходит ко мне каждую ночь. Я не знаю, почему. Мы будто вернулись к тем первым месяцам после свадьбы. Только тогда он приходил за сексом. А сейчас — непонятно зачем. Мне строго рекомендован половой покой. Он и не настаивает — ни словом, ни действием. Просто ложится рядом и обнимает. Иногда я притворяюсь спящей. Иногда правда не слышу, когда он приходит. Просыпаюсь утром, от внезапного холода. Перекатываясь на пустую половину постели, впитываю остатки его тепла и запаха.
Обида и боль не отпускают. Но ночью я перед самой собой притворяюсь, что все у нас по-старому. Это, конечно же, не совсем нормально. Но, учитывая мою эмоциональную нестабильность и особый гормональный период, который я сейчас прохожу практически в одиночку, это то, что помогает мне выжить.
— Как себя чувствуешь? — спрашивает Сауль за завтраком.
Так теперь начинается каждое наше утро. Он делает вид, что не приходил. Я делаю вид, что не заметила.
— Нормально.
Дальше следует затяжная тишина. Хорошо, если Тоня или ребята присоединяются, в противном случае кусок в горло не лезет.
То утро как раз такое. Я быстро впихиваю в себя завтрак и, игнорируя тяжелый взгляд Саульского, сбегаю из-за стола раньше обычного. Уже поднимаюсь по лестнице, когда вспоминаю, что Костю, если нужно в город выбираться, стоит предупреждать заранее. Привыкла, что мой Чарли всегда на стреме и готов ехать по первому зову. Но у Мурманского сегодня выходной, сама разрешила. А Костя может свинтить на задний двор — ищи потом, туфли сбивай.
Начинаю спуск обратно вниз, но до последних ступеней так и не добираюсь. Уловив приглушенный разговор, невольно застываю, вцепляясь пальцами в перила.
— Елена с утра уже трижды трубу обрывала, — сообщает Семён.
— Что хочет? — отзывается Рома.
Кровь в моих венах приходит в состояние гудящего кипения. Обрывая сердце, шумно толкается в голову. Из-за этого гула следующие слова Сени мне едва удается разобрать:
— Просит дополнительную сумму в этом месяце. Хочет, пока тепло, мальца в горы скатать. Ему по врачам показано, а очередь в санаторий никак не подходит.
— Перечисли, сколько надо, — по колебанию голоса догадываюсь, что Саульский вышел из-за стола и идет к двери.
На носочках взлетаю по лестнице. Полученная информация, словно губка, разбухает в голове еще до того, как добираюсь до спальни. Давит на стенки черепа. Задействует весь мыслительный процесс в одном направлении.
Елена… Елена… Елена…
Неужели та самая? И ребенок? Рома видится с ней? Он же тогда пообещал… Или нет? Четких клятв не произнес… Неужели… Нет, я бы почувствовала. Он ведь всегда был только мой! А если сейчас возобновил встречи? После того, как мы разругались… Господи… Он решил меня добить? Нет, конечно. Думал, что не узнаю? Как проверить? А надо ли? Нет, я не вынесу! Но и в догадках мучиться очень больно. Это же медленная смерть! Что делать? Как мне жить с этой информацией? Как поступить? Как удостовериться?
Только один способ знаю. Связываюсь с человеком, который раньше работал на папу. Он же когда-то справки на Саульского и для меня наводил. Даже фотографии до свадьбы раздобыл. Тогда это все баловством казалось, а сейчас несколько часов, которые он берет, чтобы поднять старую информацию из архива, ощущаются вечностью. На честном слове держусь. Брожу по комнате взад-вперед, напоминая себе, что нервничать мне нельзя, что в первую очередь нужно думать о ребенке. Но все это трудно воплотить в реальность. Конечно, я нервничаю. Еще как! Сердце из груди вылетает. Руки ходуном ходят. В жар бросает, на спине испарина выступает.
