– Мебель казённую только не ломайте, она на балансе значится!
– Надя! – выпаливаю чересчур громко и оглядываюсь по сторонам.
Но старшая медсестра только машет рукой и, рассмеявшись, убегает по своим делам. Выдыхаю и захожу к Никите в кабинет.
Сразу за дверью меня ловят и целуют, прижав к стене.
– Ты такая сексуальная в этой форме, – шепчет мне на ухо мужчина.
– Это же моя обычная, – оглядываю себя.
– И что? Она не может быть сексуальной? – руки уже пробираются под рубашку и творят с грудью нечто совершенно невообразимое.
Всхлипываю и постанываю от резкого прилива удовольствия. В последнее время я как кошка озабоченная, стоит Никите меня коснуться – загораюсь моментально.
После нашего разговора прошла неделя, и мы почти не расстаёмся. Ночуем по очереди то у него, то у меня. Я, наконец, познакомилась с Бингли. Рыжее чудо с хвостом-морковкой оказалось просто прелестью. Никита ворчит, что котёнку достаётся ласки больше, чем ему, хотя сам у меня регулярно тискает Дарси, который постоянно лезет к нему на колени.
– Иди сюда, – мужчина быстро запирает дверь на ключ и тащит меня к столу. – Обопрись!
– Никита, ты с ума сошёл! – меня трясёт от возбуждения, я послушно упираюсь руками в столешницу.
– Согласен, – он прижимается сзади. – По-моему, ты мне это уже говорила! Редкостное постоянство, не находишь?
Забирается пальцами под пояс, кружит там, спускаясь всё ниже и ниже. Я ахаю, когда он проскальзывает внутрь, невольно прогибаю позвоночник.
– Аннушка моя, – хрипит мне в ухо, стягивая с меня форменные брюки, и почти в ту же секунду одним ударом оказывается внутри.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть. Острое, резкое удовольствие усиливается с каждым движением, и не проходит и пары минут, как всё внутри сжимается в судороге оргазма. Никита глухо стонет, уткнувшись мне в плечо и догоняет меня несколькими дёргаными быстрыми толчками.
– Ты невероятная, – шепчет, прижимаясь к моей спине.
– И как прикажешь дальше работать? – жалуюсь, задыхаясь. – Меня же ноги теперь не держат.
– Сядь, посиди тут, со мной, – он протягивает салфетки, помогает мне привести себя в порядок, поправляет свою одежду, и подталкивает к дивану, усаживаясь рядом.
– Я ведь вообще-то к тебе по делу шла, – тяну задумчиво, мозги отказываются работать.
– Да? – этот озабоченный уже целует и покусывает мне шею.
– Никита, ну хватит!
– Прости, – он глубоко вдыхает, уткнувшись носом в изгиб плеча у ключицы и отстраняется. – Так что там за дело у тебя было?
Встаю, чтобы немного увеличить между нами расстояние и прочистить мозг. Заодно подхожу к двери и поворачиваю ключ. Не хватало, чтобы кто-нибудь постучался и попытался войти, а затем обнаружил нас двоих в запертом кабинете.
– Так, во-первых, документы на подпись, – на столе кавардак из-за нашего спонтанного секса. Ищу бумаги, которые мне передала Надежда.
Вздрагиваю от громкого звука. Звонит внутренний телефон, Никита поднимается, берёт трубку.
– Да? – слушает буквально несколько секунд, тут же отвечает: – Иду!
– Что случилось? – отвлекаюсь от документов, смотрю на нахмурившегося мужчину.
– По скорой поступил тяжёлый пациент, острый коронарный синдром, – он договаривает уже на ходу, ускоряется.
– Я с тобой, – торопливо выхожу из кабинета.
Хирург уже ушёл вперёд, а меня отвлекает медсестра с очередным назначением для моего пациента. Быстро отвечаю на вопросы и бегу вниз по лестнице.
В приёмном не успеваю оглядеться, как от группы врачей отделяется Никита, видит меня и, схватив за руку, вытаскивает в коридор.
– Что ты делаешь?
– Аня, спокойно, – он бледен, но говорит твёрдо. – Ты туда не пойдёшь. Иди в отделение.
– Ты свихнулся?! С какой стати?
– Аня, пожалуйста…
– Что происходит? – у меня начинает кружиться голова, в солнечном сплетении вдруг всё сжимается.
– Аннушка…
– Кто там? – шепчу, потому что мозг пронзает страшная догадка. – Кто тяжёлый пациент?
Никита вздыхает.
– Соболевский.
Застонав от ужаса, бросаюсь обратно в приёмное. Мужчина не успевает мне помешать. Расталкиваю людей, пробираясь к каталке. Успеваю увидеть бледное лицо Германа, но его почти тут же увозят.
– Аня!
Никита крепко обхватывает меня за плечи, разворачивает к себе.
– Аня, ему сейчас сделают экстренную коронарографию. Если увидим существенное сужение артерий…
– Скорее всего, инфаркт миокарда, – выговариваю с трудом, понукая мозг работать. – Что ты будешь делать?
– Это зависит от ситуации. Высока вероятность, что внутрисосудистые манипуляции будут слишком опасны, – видно, что хирург анализирует положение дел, пытаясь прийти к решению.
– Шунтирование? – сглатываю.
Возраст у Германа критический для операции на открытом сердце.
– Да, возможно. Сейчас будем наблюдать в динамике, потом надо будет собрать консилиум, – кивает Никита и смотрит на меня внимательно. – Ты как?
– Всё нормально, – отвечаю тихо. – Я справлюсь, всё нормально.
Он обнимает меня, я на секунду прижимаюсь лбом к его плечу.
– Мы справимся, хорошо? – говорит мне тихо. – Вместе.
Киваю и, зажмурившись на мгновение, отстраняюсь.
– Я сейчас поднимусь.
Провожаю взглядом мужчину и, обернувшись, вдруг ловлю на себе злобный взгляд. Возле выхода из приёмного стоит Маргарита. Видела, значит, как он меня обнимал. Ну и чёрт с ней!
Разворачиваюсь и иду к лестнице.
На коронарографии выявляется поражение ствола артерии, лабораторные данные подтверждают наличие острого инфаркта миокарда, и консилиум принимает решение выполнить экстренное шунтирование. Операцию будут проводить на бьющемся сердце, без использования искусственного кровообращения – с аппаратом процесс длится дольше, и риски слишком велики. Никита отводит меня к себе в кабинет.
– Аня, я не возьму тебя ассистентом на операцию, – говорит тихо.
Заторможенно киваю. Знаю, что не возьмёт. Нельзя. Герман стал мне уже не просто другом, а практически отцом…
– Я сделаю всё, что в моих силах, – хирург держит меня за плечи, смотрит прямо в глаза.
– Я знаю, – обхватываю его лицо руками, целую и тут же отпускаю.
Он идёт к двери, я окликаю его в последний момент.
– Никита…
– Да? – оборачивается.
– Я люблю тебя, – смотрю на него сквозь слёзы.
Закрываю глаза, позволяя солёным каплям скатиться по щекам, и в ту же секунду чувствую, как меня обнимают крепкие руки.
– Не плачь, пожалуйста, не могу смотреть, как ты плачешь, – прерывающийся шёпот, губы, снимающие слезинки со скул, с закрытых глаз. – Я тебя тоже люблю, ты слышишь? Очень люблю!
Мужчина прижимает меня к груди, покачивает, словно баюкая. Я делаю глубокий вдох и стараюсь взять себя в руки. Он не должен со мной возиться! Я справлюсь! И всё будет в порядке!
– Иди, – отодвигаюсь от него, вытираю глаза, мне даже удаётся улыбнуться.
– Только не подумай, что я жалуюсь, но давай в следующий раз ты скажешь, что любишь меня, без слёз, ладно?
Выдавливаю из себя смешок.
– Договорились, – слегка толкаю его руками в грудь. – Иди уже, а то сейчас опять разревусь.
– Не надо! – пугается Никита. – Ухожу!
Следующие два с лишним часа я не нахожу себе места. Надежда, устав смотреть на мои метания по коридору, просит меня помочь с инвентаризацией перевязочного материала. Соглашаюсь, потому что работать всё равно не могу, а механическое занятие чуть-чуть успокаивает нервы.
У меня не сразу получается осознать, что в кабинет старшей медсестры заходит уставший хирург. Понимаю это, только когда меня поднимают со стула и обнимают. Застываю и слышу:
– Операция прошла хорошо. Он в реанимации.
Никите приходится схватить меня крепче, потому что ноги подгибаются, я чуть не падаю от облегчения. Вцепляюсь в мужчину и стою, прижавшись, не в силах ни говорить, ни думать.
– Как ты? – спустя несколько минут всё-таки отлепляюсь от него, поднимаю взгляд на лицо.
