– Господа, что это?
Ферри вскочил, щёлкнул каблуками и по-военному отрапортовал:
– Позвольте доложить, господин полковник, это современная солёная гусарская палочка!
Все присутствующие с трудом удержались, чтобы не расхохотаться. Седые густые усы полковника тоже подозрительно дрогнули, однако он совершенно спокойно произнёс:
– Господа, я не хочу и не смею более сдерживать вас! Я ведь прекрасно понимаю, что самое интересное только начинается!
Тогда все стали упрашивать, чтобы он остался ещё хоть немного, однако ему следовало уйти, уж он-то знал своих офицеров, и как авторитетное лицо, ни при каких обстоятельствах не мог оставаться там, где должно было произойти «самое интересное».
– Только ещё один бокал вина, господин полковник! – предложил Ферри.
Полковник усмехнулся, выпил за моё здоровье, разбил бокал об пол и сказал:
– И расцелуйте милых девушек в Вене!
Тут я не сдержалась. Я бросилась пожилому господину на шею и попросила:
– Так сделайте ж это сами, господин полковник!
– С превеликим удовольствием! Ты не возражаешь, Феррикем?
И с этими словами полковник заключил меня в объятия, привлёк к своей груди и так приложился седыми усами к моим губам, что у меня жар по спине прошёл. Ему было уже за шестьдесят, но он не разучился оставаться гусаром! Затем офицеры проводили его вниз до кареты, цыгане – две скрипки, виолончель, тамбурин и кларнет – последовали за всеми и пиликали до тех пор, пока полковник не сел в карету.
Затем с миной шутливого достоинства председательство взял на себя Ферри и кивнул лейтенанту Геза:
– Распорядитесь о продолжении!
Лейтенант Геза распахнул окно и свистнул, тотчас же послышался звук подъезжающих карет, и Ферри скомандовал своим ликующим товарищам:
– Вперёд, в набег за добычей! Пощады никому не давать!
Двенадцать молодых офицеров с рёвом и топотом устремились на улицу, раздался смех, визг и крики, и сразу же вслед за тем лейтенант Пали ввёл под руку низенькую, толстую, пожилую даму, которую все присутствующие встретили заздравными возгласами. Это была мадам Араньи, известная здесь под именем «тётушки Этелки», владелица публичного дома в Эрмезё. Лейтенант Пали препровождал её под руку точно придворную даму, которая с улыбкой кивала в ответ, благосклонно оглядывала всех в лорнет и разделяла шутку! Она была одета в шуршащее платье из фиолетовой тафты и обвешана великим множеством фальшивых драгоценностей. К тому же она была не в меру накрашена, но всё же при внимательном взгляде угадывалось, что когда-то она, вероятно, была чрезвычайно красива! И глаза у неё были смышлёными. Вслед за этой парой двенадцать лейтенантов внесли в зал двенадцать кокоток, которые пронзительно визжали и сучили ногами. На этот вечер офицеры пригласили к себе весь бордель, и радость встречи была велика. Все знали друг друга по именам, все девушки были симпатичными и разбитными, большинство их них были венгерками, одеты они были в пёстрые, очень короткие, до колен платья с таким смелым вырезом, что дальше некуда. И когда сейчас тётушка Этелка хлопнула в ладоши, они все как одна мигом скинули с себя это единственное одеяние и остались только в длинных чёрных чулках, доходящих до самого храма и украшенных шёлковыми подвязками, у каждой своего цвета! Поднялась ужасная суматоха и такой галдёж, что не слышно было собственных слов, офицеры бросились в бой за девиц, однако спустя минуту каждый уже держал свою на коленях. Когда шум немного улёгся, Ферри крикнул:
– Но у дам ещё нет цветов!
Ну, цветов вокруг было достаточно: тюльпаны, гвоздики и розы, но дамы-то были голыми, и тогда им принялись вставлять цветы в известное место. Магдалины пронзительно верещали и выворачивались, но цветы, конечно же, были водружены, и в зарослях густых лобковых волос, надо признать, выглядели совсем неплохо. Ферри тоже взял меня теперь на колени. В честь праздника в казино я надела очень нарядный костюм венгерской крестьянки с вышивкой, пышными рукавами и бесконечным количеством юбок. Ферри хотел, было, меня тоже раздеть, однако я воспротивилась. Хотя сама я ещё недавно пребывала в борделе, в чужой обстановке мне следовало блюсти себя, сейчас пусть раздеваются другие!
Теперь кутёж пошёл по новому кругу, жрицы любви должны быть, прежде всего, накормлены, господа окунали соски их грудей в вино и обсасывали, солёные шуточки сыпались одна за другой, глаза заблестели, и то там то здесь взорам явились туго напрягшиеся члены, а женские груди с готовностью набухли. Тётушка Этелка восседала за столом точно княгиня, с улыбкой наблюдающая за своими расшалившимися детьми. И теперь со своего места поднялся лейтенант Эрнё – они называли его «баконьским боровком» – и провозгласил тост.
– Господа и дамы! Так точно, дамы, даже если это больно слышать, я настаиваю! Мы отмечаем сегодня праздник, который, надо думать, надолго запомнится нам всем! Разве он может не повлечь за собой последствий! А коль так, то последствия возместятся за счёт полка и под слово чести! Но присутствующие дамы и без того знают, чем им в таких случаях следует помогать, виват! Я поднимаю свой бокал за благополучие маленького предмета, который мы, мужчины, особенно ценим и который есть у каждой дамы, даже у тётушки Этелки! В этой маленькой вещице имеется прорезь, в которую можно входить, сколько хочешь, а один или даже два раза в месяц она наполняется заново. К сожалению, однако, из неё нельзя вынимать слишком много, и нередко в этой вещи образуется дырка, что весьма скверно для её обладательницы! Внутрь же можно вкладывать как золото, так и серебро, и без этого небольшого предмета совершенно невозможно представить себе никакое удовольствие! Вы, конечно, уже догадались, что эта маленькая вещь называется…
– Плюшка! Смоква! Младшая сестрица! Мохнатка! Кошечка! Тёрка! Помпа!
Перебивая друг друга, закричали со всех сторон, однако лейтенант Эрнё с комическим ужасом замахал в знак протеста рукой и с укоризненной торжественностью заявил:
– Но господа, у кого в приличном обществе язык поворачивается такое произносить? Я имею в виду портмоне! И ни о какой там «плюшке» или «смокве» знать ничего не знаю!
Это вызвало взрыв гомерического хохота и круговую выпивку по случаю произнесённого тоста, а одна высокая девица, её звали Маргит, вскочила со своего места и крикнула:
– Разница не столь уж велика, положите-ка на стол серебряный гульден!
Тотчас же на углу стола появилась монета. Маргит в высоких туфлях привстала на цыпочки и раздвинула ноги так, что её тёмные заросли оказались прямо над серебряной монетой. Её дыра открылась без помощи пальцев и зевнула точно маленькая пасть. Затем она снова присела, и её смоква действительно проглотила серебряный гульден. Тогда она легонько хлопнула себя по проказнице и нежно сказала:
