Наемники почуяли: повиновение весьма благотворно отразится на здоровье.
И отступили.
Все, кроме одного.
Молодой, рассудительный Сигерис пользовался приязнью Расенны — по крайности, до этой стычки — и обратился к этруску безбоязненно.
— Капитан, давая волю гневу, мы, пожалуй, провинились. Но, ведь, по сути, мы правы...
— И что же? — вопросил архипират.
— Было бы только справедливо давать команде поразвлечься время от времени. И для дела полезно.
— С кем поразвлечься? С пленницами? Голов лишиться невтерпеж, а?
— Да, с пленницами, — промолвил Сигерис. — Но не с теми, которых намечаем, отлавливаем и доставляем по назначению. Крестьянин платит установленный налог зерном, но и себе на пропитание пожинает немало! Отчего бы и нам не собирать м-м-м... урожай с отдельной полоски? Для собственного, так сказать, потребления? Мы неприхотливы, капитан, дополнительной разведки не требуется. Кого изловим, ту и приголубим...
Настал черед задуматься этруску.
— А знаешь, ты, действительно, прав, — провозгласил он минуту спустя — Недурная мысль, клянусь Фуфлунсом Великолепным![37]
Вновь раздался гомон — теперь уже одобрительный.
— Благодарите Сигериса, — бросил Расенна. — Он сумел убедить меня, и спас ваши цыплячьи шейки от изрядных повреждений. Открытый бунт, как известно, карается смертью, а расправу чинит командир!.. Но признаю: смута возникла по уважительному поводу, и выход предлагается разумный.
Экипаж возликовал. За вычетом вечно и всем недовольного Гирра.
— Намереваешься попусту рисковать кораблем? — прошипел критянин.
— Послушай, — терпеливо произнес этруск. — Ты, в конце концов, заварил эту кашу собственным ядовитым языком. А люди и впрямь не деревянные.
— Ненужные высадки в Архипелаге...
— Кто ведет речь об Архипелаге? Ради экипажа я готов устремиться в края, из которых ни слуха, ни весточки не донесется о наших... э-э-э... посещениях и подвигах. Уяснил?
Расенна выдержал краткую паузу и добавил:
— А женщины там — пальчики оближешь. Будьте покойны! Развернуть парус!
Этруск отвернулся, пряча неудержимую ухмылку. Внезапно пришедшее на ум решение весьма забавляло его. Дорога туда и назад при попутном ветре отнимет недели три, а жаждущие обретут возможность ублажиться — ежели сумеют, — при огромном, небывалом выборе. Чем гарпии не шутят, а вдруг получится совсем удачно, и окаянный доносчик ненароком останется на дальнем берегу? В охладелом виде?..
— Достопочтенный Гиpp, — объявил Расенна, — в присутствии всех и каждого предъявил законное требование: избегать ненужных высадок на близлежащих островах и побережьях. Это, действительно, шло бы вразрез имеющемуся приказу: скрытность и еще раз скрытность. Посему, в согласии с приказом, а равно и с доводом славного моего заместителя, — этруск покосился: Гирра, как он и ждал, передернуло от подобной вопиющей наглости, — избираем путь к северу. Я не враг своим людям, и стараюсь по мере сил заботиться о них.
Последней тирадой Расенна предусмотрительно перекладывал ответственность за возможные, более нежели вероятные, последствия на плечи соглядатая.
— Женщины, правда, хороши? — пророкотал Диоклес.
— Будьте покойны! — повторил Расенна.
И подумал:
«Будете... Кое-кто и настоящим покойником сделается, бьюсь об заклад».
— Весла высушить, корабль привести к ветру! Движемся по ночам, а днем укрываемся в безлюдных бухтах. Веселей, молодцы!
* * *
— Верховная жрица Элеана просит принять ее, госпожа, — сообщила придворная дама и поклонилась.
— Передай, пусть немного подождет, — отозвалась Арсиноя.
Дама вновь поклонилась и вышла.
«Неужто пролаза учуяла неладное? — подумала Арсиноя, глядя в тщательно отполированное серебряное зеркало. — У нее ведь столько глаз и ушей, что сам Рефий от зависти позеленел бы... Но я тебя огорчу, голубушка, ежели потребуется. Очень-очень огорчу и разочарую...»
— Очень рада встретиться, о верховная жрица, — приветствовала гостью государыня, входя в просторный, расписанный бело-голубыми тонами зал, почти лишенный потолка, — столь обширен был световой колодец. — Ты давненько не радовала нас посещениями. Дела? Нескончаемые обряды?
— И то, и другое, — невозмутимо произнесла Элеана, окидывая Арсиною пристальным и странным взглядом. — Нужно побеседовать наедине, госпожа. Предлагаю запереться в комнате, лишенной ушей.
— С удовольствием, — улыбнулась царица. — Пойдем.
— Странные и отвратительные слухи достигли Священной Рощи, — молвила гостья и немного выждала, следя, какое действие произведут ее слова.
Действие равнялось нулю — понятию, напрочь отсутствовавшему в тогдашней математике.
Арсиноя приготовилась ко вступлению именно в подобном роде, а посему не удивилась, не дрогнула, не насторожилась, а лишь подперла щеку рукой и с любопытством уставилась на Элеану. С неподдельным, искренним любопытством. Ибо предстояло угадать, откуда и от кого пронюхала высокопоставленная блюстительница нравов о невинной царской прихоти.
— Ужасные слухи, — повторила Элеана. — О тайном рабовладении, противоестественном разврате, укрывательстве разбойников, пособничестве пиратам.
— Здесь, на острове? — изумилась Арсиноя — Но где же именно? В Эгеокретах, небось? Я всегда говорила: подлейшая провинция. Полукровки, прости Апис...
— " Нет, в самой Кидонии.
— Так куда же смотрит Великий Совет?!
— Великий Совет, — с нажимом и расстановкой сказала Элеана, — уполномочил меня переговорить с подозреваемой особой прежде, нежели той доведется оправдываться перед предстоящим следствием.
— И кого подозревают жрецы?
— Тебя, госпожа...
Арсиноя ошеломленно уставилась на собеседницу, легонько помотала головой и внезапно рассмеялась.
— Очень мило! В чем же изволите винить собственную государыню? А?
— Куда подевался захваченный Эсимидом пират?
— Бросился на охрану прямо в тронном зале. Зарублен.
— А останки?
— Рефий велел бросить их в какую-то потайную пещеру. В дворцовые катакомбы. Туда, насколько знаю, кроме начальника стражи, доступа нет никому. Даже верховным жрицам, — лукаво прибавила Арсиноя.
— Понимаю... А женщин, привозимых ночами на странной быстроходной галере, тоже ввергают в пещеру?
— Каких женщин?
— Не притворяйся дурочкой! — резко произнесла Элеана. — Корабль — не иголка, не утаишь!
— Корабельные вопросы находятся в ведении Идоменея. Только, боюсь, лавагет не обязан отчитываться ни передо мною, ни даже перед тобой. — Арсиноя улыбнулась: — Таков закон. Закон, видишь ли, мягок, но...
