— Я больше не мог молчать, понимаешь? Не мог носить это в себе. Мне надо было рассказать хоть кому-то, надо было… — его взгляд остановился на собственных руках, словно они были ему незнакомы. — Эти руки в крови. Это я убил герцога Гвейстера. Понимаешь? Я.
Слуги как раз принесли воду и огромный медный таз для замачивания белья, Камилла безжалостно вцепилась пальцами в черные кудри, заставила Карла нагнуться и приказала лакею железным тоном:
— Лей.
Что за бред он несет, какая кровь и убийства? Будь проклято вино, превращающее даже самых достойных мужчин в посмешища. Ледяная вода жгла руку и брызгала на подол роскошного платья, но Ками держала жертву до тех пор, пока под ногами не натекла огромная лужа. Постепенно крик протеста превратился сперва в жалобный стон, а потом полностью смолк. Тяжело дыша от ярости и гнева, Камилла забрала из рук камердинера мужа свернутую рубашку и полотенце и буквально всунула их Карлу.
— Приведи себя в порядок.
Она отвернулась и отошла к окну, брезгливо поджав губы. Видеть старого друга таким униженным и жалким было выше её сил, но больше всего ей сейчас хотелось не выслушивать пьяные оправдания, а как следует надавать ему по щекам, чтобы заставить мыслить и рассуждать здраво. Боги, какой позор! Она прижала кончики пальцев к вискам. Заставить двор замолчать теперь сможет разве что сам Солнечный, а восстановить разрушенную репутацию будет и ему не под силу.
— Ты, наверное, думаешь, что я слабовольный идиот, — донеслось сзади на удивление внятно.
Она обернулась, рассматривая всклокоченные волосы, бледное до синевы лицо, ярко горящие глаза. Он уже вытерся и переоделся, рубашка из грубого полотна, разумеется, оказалась не по размеру, и явно принадлежала кому-то из простых слуг, но хотя бы была чистой.
— Это самое мягкое определение из всех возможных.
— И что я не достоин ничего, кроме презрения, — горько улыбнулся он. — Не отвечай, и так знаю, что это правда. И всё же это был один из самых честных моих поступков за последние полгода.
Карл виновато опустил голову и посторонился, пропуская служанку с половой тряпкой и пустым ведром. Камилла заставила себя несколько раз медленно вдохнуть и выдохнуть:
— Прикажу тебя накормить и уложить в комнате для слуг. Проспишься — поговорим. У меня нет ни малейшего желания выслушивать хмельные бредни.
Она думала, что Карл покорно примет такое решение, но вместо этого он только глухо расхохотался, закрыв лицо ладонями. Плечи его сотрясались, а смех постепенно стал походить на плач.
— Прекрати! — крикнула она наконец, не выдержав.
— Ты мне не веришь, да? — он вскинул на нее совершенно трезвый и осмысленный взгляд. — Думаешь, я перепил настойки с дурманом или сошел с ума? О нет-нет, — в два шага он подскочил к ней и, сжав её плечи, зачастил: — Я убил герцога, понимаешь? Нашего с тобой покровителя, человека, открывшего нам дом, дорогу в будущее, сердце в конце концов. Я любил его, как второго отца. Уважал, как наставника и, возможно, будущего суверена. Ценил, как человека и личность. И убил. Вот этими вот руками. Хочешь знать, как? — Он тряхнул Ками, словно та была тряпичной куклой.
— Мне больно, — только и смогла выдавить она.
Карл разжал хватку и отступил, но лишь для того, чтобы набрать в грудь воздуха и продолжить:
— Они схватили меня в первый же день. Еще там, в имении отца. Ни слова не сказав, натянули мешок на голову и увезли в столицу, заперли в каком-то доме. Ничего не объяснили, даже обвинений не выставили, просто спрашивали, спрашивали, спрашивали…
— Кто они? — замирая от леденящего предчувствия, уточнила Ками. — О чем спрашивали?
— Люди канцлера. Стража короля, храмовники, — Карл развернулся к ней всем телом. — Им было интересно всё: как часто герцог ходил на молитву, сколько времени проводил в порту и на верфях, с кем переписывался, с кем встречался, кому платил за сведения, кто на него шпионил, — Ками помотала головой, попятилась, закрыла уши. — Сперва меня просто запугивали, — безжалостно продолжил Карл, — затем били, грозили пытками. Потом ненадолго оставили в покое, бросили в комнате без окон, с единственной дверью в темный коридор, я даже не знал, день за стенами или ночь, сколько я уже нахожусь там, что происходит с самим герцогом, с Сюзанной, с тобой. А потом началось самое жуткое, — он сжал кулаки и губы его исказила горькая ухмылка: — меня отвезли к канцлеру Глосси и предъявили результаты расследования. Бесспорные доказательства вины семейства Гвейстер: счета, письма с признаниями, протоколы допросов тех бедолаг, которым не посчастливилось встретиться с палачами и дознавателями в подвалах.
Ками смертельно побледнела. Во рту у нее пересохло, она хотела попросить Карла замолчать, но язык отказался шевелиться, да и тело стало непослушным, словно чужим.
— Сперва я не мог в это поверить. Отрицал, спорил, кричал. Канцлер заставил прочесть меня всё от точки до точки — и это, демоны меня разорвите, не было ложью. Не хватало только одного: признания вины. Глосси сказал, что и Сюзанна, и герцог своё участие в заговоре отрицают. А потом явился лорд Жаньи, да-да, наш с тобой общий знакомый, фаворит короля и любимчик королевы. Он-то и изложил мне августейшие требования: я должен дать показания, указав на настоящего преступника, взамен на собственную жизнь и снисхождение к семейству Гвейстер. Тогда всё произойдет быстро и безболезненно. Если я этого не сделаю, не останется иных вариантов, кроме как подвергать Сюзанну и её отца пыткам до тех пор, пока они либо не умрут, либо не подпишут признание. Косвенных улик хватало ровно на то, чтобы добиться от трибунала подобного разрешения.
— Без-безболезненно? — бесцветным тоном повторила Ками.
— Смерть от удара мечом — настоящий дар в сравнении с колесованием или сожжением на костре, — жестко пояснил Карл. — Именно это ждало герцога, Сюзанну, меня, возможно, тебя, и еще десяток самых близких к нам лиц.
Ками сдавлено застонала, но тут же зажала себе рот обеими руками.
— Я отказался, — глухо продолжил Карл. — Сказал, что они не посмеют. И тогда Глосси приказал привести герцога. — Он отошел к столику в углу, взял стакан, плеснул в него воды из хрустального графина, выпил одним глотком. — Герцога было не узнать: постаревший, седой, с отросшей щетиной, худой, как доска, весь в синяках и ссадинах. От прежнего уверенного в себе человека не осталась ничего, кроме глаз. Жаньи показал документы и ему, повторил предложение короля, герцог отверг его с презрением и холодностью, вызвавшей у меня почти священный ужас. А потом канцлер приказал страже поставить герцога на колени, держать его руку и сделал вот так, — Карл щипцами вытащил из камина тлеющую головню и опустил на свою левую ладонь.
Раздался легкий треск, затем от руки Карла поднялась струйка дыма. Комната мгновенно наполнилась отвратительным запахом жженой плоти. Камилла отшатнулась, чувствуя, что сейчас лишится сознания. К горлу подкатим ком, в ушах зашумело.
Карл же даже не шевельнулся. Равнодушно посмотрел на чернеющую кожу, стиснул кулак, дробя раскаленный уголь на несколько кусков, лишь потом стряхнул обломки обратно в камин.
— Канцлер сказал, что лично проследит, чтобы её костер горел медленнее обычного, что попросит палача выбрать цепь подлиннее, дав ей иллюзию, что есть возможность спастись. Что заставит нас смотреть на это. И что нам стоит прислушаться к предложению короля, пока еще есть шанс.
Карл тяжело вздохнул и вернулся к дивану. Опустился на него, глядя в пустоту неподвижным взглядом. На его лице не было видно ни следа боли или жалости к себе, только отвращение. И дикая тоска в глазах по прошлому, которое нельзя изменить.
— Я дал показания, — глухо закончил он. — Выбрал самого вероятного виновника, чтобы спасти остальных. Обвинил герцога во всем, что только можно: в подготовке заговора, организации переворота, сговоре со знатью. Поклялся на священных знаках, что говорю правду, в обмен на быструю смерть, достойную дворянина, для него, и помилование — для неё.
