Но оказывается, самое интересное было впереди. Когда Арман, по мнению Фернанды, созрел, чтобы подняться на новую ступень чувственного опьянения, она подцепила пояс трусиков большими пальцами обеих рук и медленно потянула книзу, время от времени приостанавливая их скольжение по животу, чтобы дать наблюдателю сполна насладиться увиденным.
Сначала показался пупок — маленькое углубление безукоризненно круглой формы, которое так и тянуло исследовать кончиком языка. Увидев, как дрожат руки Армана на подлокотниках кресла, Фернанда стянула трусики еще немного вниз, так что показались верхние завитки волос. Они были темнее, чем ему когда-либо случалось видеть, — почти совсем черные.
А лучшее все еще было впереди! Предмет его гордости подпрыгивал с такой силой, что Арману пришлось зажать его в ладони, чтобы успокоить. Затаив дыхание, он смотрел, как трусики опускаются до верхнего края чулок, обнажая треугольник внизу живота. Он был невелик — вероятно, Фернанда тщательно следила за его формой, — но поражал густотой волос и насыщенностью цвета; от впечатления Арман готов был сам убаюкать в руке свой жаждущий участия член и принести чистосердечную дань интимным прелестям Фернанды.
В следующую секунды она освободилась от трусиков и расправила юбку, скрыв под ней все то, что ему только что было дозволено увидеть. Усмехнувшись отчаянию на лице Армана, Фернанда опустилась на колени рядом с ним и застыла в своем застегнутом на все пуговицы черном жакете и юбке до колен — безупречно одетая, если посмотреть со стороны. Но Арман был посвящен в очаровательную тайну: под юбкой было нагое тело, темные завитки волос меж стройных бедер, беззащитные от рук и взгляда мужчины — если бы у него хватило дерзости попытаться увидеть и дотронуться.
Руками в сверкающих кольцах Фернанда протягивала ему для услады доказательство своей тайной наготы: темно-красные трусики с кружевной оборкой. Арман молча, дрожащей рукой прикоснулся к очаровательно-воздушной вещичке, чувствуя при этом такое же волнение, как если бы дотрагивался до обнаженного тела Фернанды.
— Ах, как это прекрасно! — благоговейно выдохнул он, меж тем пальцы скользили по гладкому шелку и дрогнули, дойдя до узкой полоски, прикрывавшей пышное руно и сокровище плоти под ним. Фернанда с понимающей улыбкой растянула шелковую перемычку в этом месте, чтобы Арман мог потереть ее пальцами.
— Вы ведете себя не менее вызывающе, чем я предполагала, — она снова улыбнулась, видя, как его увлекло это занятие.
О, Фернанда Кибон прекрасно знала правила игры, дававшей ей средства на содержание комфортабельной квартиры и покупку элегантных нарядов! Она умела дразнить мужчин, доводя их до безумия, которого не разделяла; умела привязывать к себе, не отдаваясь ни телом, ни душой. Сначала следовало привлечь жертву и дать толчок ее воображению, потом слегка оттолкнуть от себя, чтобы несчастный не слишком торопился, потом привлечь снова — и так далее, в том же духе, пока мужчина, дойдя до крайней степени возбуждения, не взмолится о милосердии — и вот тогда она получала от него все, чего ни пожелает.
В случае с Арманом она не искала ни материальной выгоды, ни длительной связи — напротив, ее целью было избавить Сюзетту от его притязаний. Но ей пришлось пустить в ход свои искусные уловки, чтобы одержать над ним верх.
Арман громко вздохнул, когда Фернанда обернула темно-красные трусики вокруг его напряженного орудия, избегая при этом прикосновения к обнаженной плоти. Потом откинулась назад, наблюдая, как он вздрагивает от блаженства, опутанный теплым, мягким шелком.
— Просто невероятно, — вздохнул Арман, — этот яркий лоскуток, который целовал миленькую игрушечку у вас между ног, теперь ласкает меня…
— И это вас очень волнует, — в ее словах было скорее утверждение, чем вопрос.
— Ах, но я все же успел бросить взгляд на вашу игрушку, она поистине очаровательна, — переводя дыхание, Арман уставился на длинный, непрерывно подрагивающий шелковый кокон.
— Очаровательна, вы говорите?
— В высшей степени! Я отдал бы что угодно за удовольствие поцеловать ее.
— Вы не первый мужчина, от которого я это слышу, и мой ответ всегда один: «Нет, никогда, никогда, никогда!» Будь вы хорошенькой молодой девушкой, я бы ответила иначе. Я бы разделась донага и встала над вами, широко расставив ноги, чтобы вы могли целовать меня там, сколько захотите.
— Жестоко с вашей стороны — терзать меня мыслями об удовольствиях, на которые вы наложили запрет.
— Это не я жестока, — возразила Фернанда с легкой улыбкой. — Жестока ваша судьба: вам не повезло, родились с этим приспособлением. Полагаю, вы, как и все мужчины, в своем глупом тщеславии цените его очень высоко. Но это означает, что ваше желание потрогать мою игрушечку никогда не исполнится.
Все с той же тонкой улыбкой она сжала обеими руками окутанное темно-красным шелком «приспособление».
— Но я трогал ее у моей дорогой малышки Сюзетты, — сказал он в отместку. — Трогал и целовал до тех пор, пока она, изнывая от наслаждения, не начинала умолять меня войти в нее и разорвать надвое.
— Насильник! — вскричала Фернанда. Ее лицо побелело и исказилось гневом. — Вы говорите о ней, как бессердечный варвар. Довольно! Вы пытаетесь сбить меня с толку какими-то условиями, при которых вы якобы готовы оставить ее в покое, — так что это за условия?
— Любовное соревнование между нами, в котором Сюзетта станет наградой победителю, — Арман попытался придать своим словам твердость и уверенность. — Мы оба одновременно будем ласкать ее, целовать и гладить — каждый по-своему, не мешая другому.
— Странное и нелепое предложение!
— Вдвоем мы очень скоро доведем ее до такого возбуждения, что она обратится к одному из нас с мольбой о последнем милосердии. Тогда посмотрим, что она предпочтет иметь у себя между ног — ваш язык или мою мужественность, — чтобы достичь вершины наслаждения. Если Сюзетта обратится к вам — значит, она ваша, и я больше никогда с ней не увижусь. Если же ко мне…
— И что тогда? Вы воображаете, что я смирюсь, если Сюзетта перейдет к вам, и я ее больше не увижу? Вы еще самонадеянней, чем я думала!
— Поживем — увидим, — Арман на самом деле вовсе не горел желанием поселить Сю-зетту — как, впрочем, и любую другую женщину — в своей квартире. — Принимаете мои условия?
— Разумеется, нет!
— Вы много месяцев были ее любовницей и покровительницей — и настолько не уверены в ее чувствах к вам? Признайтесь, сударыня: она живет с вами не ради вас самой, а ради комфорта, который вряд ли могла бы обеспечить себе сама. Если бы мой простофиля кузен Пьер-Луи догадался предложить ей квартиру и щедрое содержание — как знать, может быть, вы потеряли бы ее еще раньше!
